Мы в соц-сетях:

Проза
Людмила Андреева

КОГДА

УХОДИШЬ ТЫ...

(Продолжение повести.Начало в №5 )

24 декабря.

Вчера опять целый вечер слонялась без дела по коридору. После того вечера, как ушла с площадки, не нахожу себе места. В конце концов сажусь у окна и молча глотаю слёзы, давясь ими.

Раньше они приносили хоть какое-то облегчение, а с годами только горше, тяжелее на душе становится. Однажды, в такой момент, подошла Надя Колосова, и я не смогла удержать слёз, они ручьём потекли из глаз... господи, как она успокаивала меня. Думая, что я плачу из-за отменённой операции, говорила, что, может, это и к лучшему... Рассказала, как получила травму.

– Мы с Серёжей шли с танцев по дороге. Вдруг навстречу мотоцикл, и прямо на нас. Серёжу только царапнуло, а у меня перелом ноги. Который месяц теперь маюсь из-за пьяного водителя.

Ей два дня назад сделали операцию.

До ужина подъехала к Косте отдать книги и сразу же повернула обратно.

– Тань, как твои дела? Куда ты, подожди...

Я только махнула рукой и, опустив голову, поехала прочь... А после ужина (так как у нас в палате проветривали), пошла в 237-ю, к Ире. Сейчас она лежит в гипсовой кроватке, и пока ещё ей вставать нельзя, – пересадили донорскую головку бедра (своя разрушилась, что было причиной боли). А через час я сидела в своей палате, наслаждалась в сумраке тишиной и покоем, совершенно одна. Но потом зашёл Костя и включил свет.

– Тань, ты чего такая бледная, тебе плохо?

– Ничего... Кость, дай, пожалуйста, валерьянки, что-то сердце...

– Хорошо, я сейчас, – и принес мне капли корвалола, говоря, что валерьянки нет.

Мы сидели и разговаривали, никто нам не мешал... но зашла Маринка и, увидев нас, посмотрела такой всё понимающей улыбочкой...




31 декабря.

У нас во всю идёт подготовка к встрече Нового года. Я так накрасилась!.. – увидел бы кто из знакомых, удивились бы, это мне так не свойственно... слой штукатурки на лице, как маска. Ужас!

Днём сидела в 237-й, обсуждали разные мелочи предстоящего вечера. Мы решили встречать его отдельно. Мы – это девчонки шестнадцати-восемнадцати лет, а те, кто постарше, собираются в 231-й палате.

Вбегает Оля Шмарова:

– Михайлова, там к тебе пришли, дядька какой-то...

Я удивилась, я никого не ждала. Поехала в палату (нет бы по пути заехать в туалет, смыть с лица весь грим, но я об этом даже и не подумала...), там сидел какой-то мужчина лет пятидесяти.

Увидев меня, у него вытянулось лицо... и он тоном, не обещающим ничего хорошего, сказал:

– Ну, что – гуляем?..

На что, я ему невозмутимо, как бы подыгрывая ему, ответила:

– А что тут ещё делать?..

Начали разговор, в ходе которого, я поняла, что это медик. Он расспрашивал меня о болезни, о том, о сём... а я как на допросе отвечала.

– Учиться дальше думаешь?

– Да, хочу.

– Куда и на кого?

– На истфак, в Университет...

– А чего же ты сейчас не учишься? – спросил он удивлённо.

– Сейчас для меня главное – встать на ноги, а учиться никогда не поздно.

Когда он ушёл, я удивлённо у Нинки (она, по всему было видно, знала его) спросила – кто это был.

– Это тот, кто ищет для студентов наглядные пособия.

Я испугалась.

– Что же, выходит, что меня будут студентам показывать?

– Нет. Он просто расскажет им про тебя.

Я успокоилась и вернулась в 237-ю.

Через некоторое время, заходит медсестра Маша:

– Вот она где... я ищу её по всему отделению, а она сидит тут спокойненько!.. пошли.

Я вышла, думая: «Куда это?», ...а там, в коридоре, стоял тот мужчина, ждал. Я всё поняла. Он что-то сказал Маше и пошёл к выходу, держа под мышкой мою историю болезни.

– Маш, отпусти меня на пять минут в туалет.

– Никуда я тебя не пущу, сходим в аудиторию, тогда и ступай на все четыре стороны!..

– Маш, я только краску смыть...

– Нет. И так пойдёт, ничего такого нет в том, что ты накрашена. Ты уйдёшь, а мне тебя опять ищи?! Нет уж, знаю я ваши «пять минут», даже следов ваших потом не найдёшь... и чего вы все так студентов боитесь?.. не съедят же они вас...

Короче, мне, как жертве науки, пришлось идти в аудиторию на всеобщее обозрение. Маша ушла, а я сидела, как воробей на жёрдочке, боялась даже шелохнуться. Лектор начал лекцию, а потом тот профессор стал рассказывать про меня:

—...Ещё раз повторяю: больная вполне самостоятельна, после лечения хочет продолжить своё образование. Итак, какие будут вопросы?

...Я не стала ждать Машу, сразу направилась в своё отделение.

– Не заблудишься? Может, всё-таки подождешь медсестру?

А я подумала: «Что, у меня глаз нет?»

В палате села на кровать и где-то полчаса, можно сказать, тряслась как в лихорадке, – не очень-то приятно быть объектом изучения.




1 января.

Опишу встречу Нового года.

К девяти вечера собрались в 237‑й, принесли у кого что было. Маша сказала, чтобы сидели пока тихо. Мы сдвинули кровати и тумбочки, у нас получилось нечто похожее на стол, накрыли его и сидели в темноте, болтая о разном.

Нас было семь человек: я, Люда Поянова, Надя Гурылёва, Ира, Оля Болыкова, Надя Колосова и Рита Суркова, которая лежала в одной палате с Наташей. Ещё в палате лежали две девчушки – Галя и Лариса. Одна учится в пятом классе, другая в четвёртом.

Новый год встретили при свечах, с маленькой ёлочкой, шампанским и полным столом разных кондитерских изделий. Потом пошли смотреть «Новогодний Огонёк». У телевизора уже были несколько человек и среди них Петя Азаматов. Он, увидев нас, стал «ломать дурачка» – кривляться и передразнивать артистов. И все смотрели не столько на экран, сколько на Петю и при этом не могли сдерживать смех. Наконец, Маша, рассердившись, выключила телевизор, и все разошлись. Мы тоже двинулись обратно. Точнее, девчонки пошли в палату, а я в туалет смывать штукатурку с лица. Надоело чувствовать себя как в маске. Обещала девчатам вернуться, но еле добралась до своей кровати – страшно захотела спать. Девчата говорили, что ждали-ждали меня и, так и не дождавшись, пошли на поиски. А я спокойно лежу в постели прямо на покрывале и в платье, сплю так, что и пушкой не разбудить.

Утром проснулась – завтрак везут... никто, кроме малышей, и не встал, проспали до обеда. Короче, отпраздновали нормально, а вот остаток дня я не знаю, куда себя девать. Слоняясь без дела, маюсь дурью.




3 января.

Чудак наш врач... Колосова его первая пациентка, и он (до смешного доходит!) ужасно нянчится с ней, как с ребёнком малым. Чуть ли не ежедневно самолично водит её на рентген.

Придёт в палату и, если её нет (а это бывает частенько, так как весь день она проводит в 237-й палате, как и я. Правда, я провожу там только вечера и то не всегда, больше сижу в палате, за что и попадает от Л.К., а Надя даже, бывает, и ночует там), то требует:

– Опять Колосовой нет?! – ну что это такое!.. быстро найдите её!..

На дню раз двадцать заходит, тогда как наш Сальников лишь на обходе свой нос покажет и всё...

Несколько дней назад попросила Молотова назначить мне алоэ, а он удивился:

– С каких это пор больные сами себе назначают лечение?..

И не назначил. Но в тот же день (хоть мы с ней об этом и не говорили) в палату зашла Л.К. и сказала, что назначила мне алоэ (она всегда, когда назначает что-то, предупреждает).

И на другой день Молотов, качая головой, сказал:

– Больные, видно, знают больше, чем сами врачи...

Он, чувствуется, курит очень много, как зайдёт в палату, чтоб не задохнуться, хоть нос зажимай – табаком несёт.




9 января.

Положили новенькую (лежит на соседней кровати), зовут Ирой, ей шестнадцать лет, из Д***. Таким образом, самая младшая в нашей палате Оля Шмарова. Так здорово стало! На место Леночки, которую недавно выписали, из 232-й палаты переложили Риту Суркову (а Наташу – они лежали в одной палате – тоже выписали домой). Я с Ритой иногда выхожу на площадку (слава богу, что на Женю пока не нарвалась) «подышать свежим воздухом». Правда, дней пять уже там не была. Надоело. Как выйдем – так Азаматов направляется сразу туда же. Однако повадочки у него и впрямь дурацкие, одна любовная пошлятина на уме, недаром от него все шарахаются. Я как-то раз чуть с лестницы его не спустила – такое ляпнул... чуть уши не завяли!

– Ну, знаешь, ещё раз нечто подобное скажешь, – не пожалею! Я не посмотрю, что у тебя обе ноги в аппаратах, спущу с лестницы вниз! У меня на это сил хватит!..

А он в ответ:

– А с кем же ты любовь крутить будешь, целоваться?

– Ума не хватает и не лечится! – развернулась и уехала.

Как-то Ритке такого наговорил, даже бумага от этого покраснеет, ужас!

– Ты бы хоть несовершеннолетних не портил! Вроде не маленький уже, четверть века живешь на свете, должен понимать это. И не стыдно?..

Короче, прочла ему мораль. Меня от одного вида его тошнит, не перевариваю!

Ещё смеет делать открытые намеки, говоря, что: «Как я появляюсь, ты сразу же исчезаешь. Уж не...» Болван, каких свет не видывал. Сексуально озабоченный тип, препротивная личность, с которой лучше не связываться.

На днях подошел ко мне и заявляет:

– Выходи на площадку, я тебя с парнем познакомлю, не пожалеешь.

Я смолчала. А сегодня мне опять передали записку от Жени. Я решила с ним ещё раз попробовать поговорить, чтоб расставить все точки по местам. Пошла было с Иринкой, но когда, открыв дверь, я увидела Азаматова, то сразу повернула обратно. Я даже не обернулась, хоть и звали меня в несколько голосов.




10 января.

Сказали, что у нас будет новый медбрат. Кое-кто его видел. Говорят, что он невысокого роста, чернявый... Шайтанова успела узнать его фамилию и инициалы и доложила, что новенький будет дежурить пятнадцатого с Сашей (ну, этот, конечно, как и всегда, опять возьмёт наш пост).

Я пошутила на этот счет:

– Сколько лет-то ему примерно?

– Лет семнадцать-восемнадцать.

– О-о-о! Займёмся!

Иринка, видно, приняла это всерьёз, но я это сказала просто так, для «форсу». Дело в том, что я случайно узнала, что меня многие считают монашкой – ни с кем из парней не дружу, даже не разговариваю. Костю они теперь в счет не берут, хоть и разговоров вначале было, только и слышала: «Твой Костя, твой Костя...», а я им в ответ: «Он такой же мой, как и ваш!»

На обходе Молотов увидев Иринку и, подойдя к Шмаровой, буркнул:

– Новенькая?.. раздевайся пока...

Иринка посмотрела на меня и пожала плечами. Ей было не совсем понятно, и она только сняла халат, оставшись в ночной сорочке.

Когда очередь дошла до неё, Молотов минут пять молча ощупывал её позвоночник:

– Слушай, ты думаешь, я вижу твой сколиоз сквозь рубашку?.. мои глаза не рентгеновские лучи...

Иринка вспыхнула и покраснела. Вся палата еле сдерживалась от смеха. Должна заметить, что наш врач делает «успехи» в борьбе со своей застенчивостью. Если в первые дни он Наде Колосовой даже чуть приподнять халат для примерки аппарата стеснялся, мучительно преодолевая своё смущение и неловкость, прося сделать это саму Надю дрожащим и умирающим голосом, то теперь... теперь, он может спокойно к тебе подойти и развязно похлопать по плечу или бедру, если ты лежишь.




15 января.

Ну и денёк сегодня. Дежурят Лена, Саша и этот новенький Володя.

Саша, как я и предполагала, взял наш пост. Нинка ехидно заметила, что он что-то зачастил. Раньше (она год тут лежит) брал другие посты, а сейчас только у нас... кто-то присушил его крепко к себе! – вот бы, говорит, узнать.

А новенький, такой невзрачный на вид, большеротый юнец. Вежливый... пока. Зашел после завтрака в палату и называет мою фамилию. Я откликнулась, но он, видимо, не расслышал и повторил свой вопрос. На что я тоже откликнулась повторно.

– Вы? – он подошел ко мне и показал ампулу. – Вам это делают?

– Да, мне делают алоэ, через день.

– Я сейчас приду делать вам укол.

Мне стало смешно оттого, что он вот так вот... Когда он пришел, у меня вдруг начала дергаться рука, и я попросила Иринку подержать мне её, пока он делает укол. А сама отвернулась. Потом он пришел с уколом к Нинке.

Когда смотрели «Утреннюю почту», пришла Ольга. Я предложила ей пойти на наше место к окну.

– Там же этот сидит...

– Это новый медбрат. Ничего, он уйдёт.

И, действительно, когда мы стали подходить – он встал с кресла и, взяв за руки малышей, стал ходить взад-вперёд по коридору.

Ольга мне сообщила хорошую новость. Она выходит замуж! Я очень за неё рада, очень.




16 января.

Вчера вечером Саша пришел в палату и сказал, что меня к телефону. Я очень удивилась, на что он, открывая пошире дверь, иронично заметил: «...А, может, у тебя другая фамилия?» Я молча вышла из палаты. Тут подошел Володя и, говоря: «Вас к телефону, давайте я вам помогу», повёз меня в ординаторскую, где находится телефон.

Я со страхом (может, что дома случилось?), взяла трубку, и там сказали: «Соединяю, говорите». И я услышала до боли знакомый голос...

– Алло, Татьяна, это ты? – Максим сказал, что хотел придти, но узнал, что меня нет дома. Раздобыв номер телефона, решился позвонить и добавил, что у нас есть целых десять минут для разговора.

Я молчала. Максим, высказав все это, в замешательстве тоже замолчал. Было тихо до тех пор, пока телефонистка не сказала:

– Так вы будете разговаривать или нет?!

Опомнившись (уходящие минуты не вернешь...), я стала задавать банальные вопросы, кося глазами на Володю, – догадается выйти или нет? А он сидел за столом спиной ко мне и, как мне показалось, делал вид, что писал. Исчерпав все вопросы и избегая самые главные, мы снова замолчали... у меня в голове пронеслось: «Это не телефонный разговор...», и, значит, всё останется, как и было.

– Ну, что же ты молчишь? – вырвалось у меня в отчаянии.

– Танюша, я не могу тебе сейчас ничего сказать. Думал, что скажу, но не могу... я... я напишу тебе, ты жди, напишу обяза...

Я положила трубку и с раздражением (как мне теперь кажется) сказала:

– Если меня опять позовут, скажите, что я не подойду.

Володя удивленно посмотрел на меня... я уехала. Не обращая внимания на Сашу, который, по своему обыкновению, сидел в окружении дев­чонок у нас в палате, я легла на кровать, уткнувшись носом в подушку. У меня было такое смешанное чувство тоски, неудовлетворенности собой и, в то же время, радости и счастья... Я ничего не видела и не слышала, вспоминая прошедшие дни с Максимом. А их у меня было много, знакомы мы с ним давно. Наши родители дружны и частенько приходят к нам. Только вот Максим в последние года два стал реже бывать у нас. Правда, я первая начала при его появлении уходить в свою комнату. Я стеснялась, боялась выдать себя и свои чувства. Избегала разговоров с Максимом как могла, но зачастую это было очень сложно, так как он следовал за мной как «хвостик», но потом, видимо, что-то понял. Помню грустный взгляд Максима (тогда я ещё не знала, что это последняя наша встреча), когда я прогнала его от себя и нарочно была с ним груба. Мне тогда так хотелось остаться одной... вот и осталась. Я хотела забыть Максима, но, к сожалению, я помню всё... каждое слово и движение, взгляд и жест, улыбку... А после его письма я стала ещё больше бояться нашей встречи, хоть и очень хотела и хочу увидеться... Любит ли Максим меня – я не знаю, но о том, что я к нему не безразлична, – он догадывается, если, конечно, судить по его поступкам.

У Максима очень мягкий и нерешительный характер, и, несмотря на то, что ему уже двадцать один год, в душе он ещё ребёнок...




29 января.

Сегодня Азаматов опять встал на моем пути:

– Слушай, ну что тебе стоит выйти на площадку?.. с парнем познакомлю.

Он мне это каждый день твердит, я в ответ всегда молчала, а тут меня как взорвало:

– Что, мне делать, что ли, нечего?!

Он меня уже достал своими штучками, надоел. Тут своих проблем хватает... Господи, что со мной творится? Стала раздражаться по пустякам, из-за любой мелочи. На душе кошки скребут, готова завыть в полный голос... Стараюсь ни о чём не думать, только это не помогает. Сижу постоянно в палате – читаю, пишу, разгадываем с дев­чонками кроссворды. Вот и сегодня весь вечер прошел за ними. Саша нам помогает... он тут теперь постоянно торчит, сидит такой довольный тем, что он – «центр внимания» у девчат, эрудит, без него – никуда!.. На моей постели ужас, что начинает твориться, как только вытаскиваю из тумбочки журнал с очередным кроссвордом. До чего дошли, даже во сне они нам снятся... мельтешат перед глазами. Время как-то надо убить, вот и берёмся за карандаши.

Сейчас вспомнила одну историю, которая случилась ещё до Нового года. Тогда Саша пришёл на работу в ненакрахмаленном колпаке (то ли поленился, то ли времени у него не хватило) и лежал он у него на голове, как разварившаяся пельмешка. О чем я и сказала Ритке Сурковой. А потом, незадолго до отбоя, прихожу в палату (была в 237-й) – он сидит у нас, как обычно, в окружении девчонок. Я взяла полотенце, мыло, зубную пасту и щетку, направилась в туалет. В дверях я обернулась и, посмотрев на Сашину голову уже без колпака, улыбнулась.

Саша, перехватив мою улыбку, тоже улыбнулся:

– Что, пельмени вспомнила?..

Видимо, Ритка передала ему мои слова.

Вообще он меня почему-то всегда зовёт только по фамилии или же полным именем. Когда я прихожу в палату и он сидит у нас, я стараюсь сесть так, чтоб остаться вне поля его зрения, и вижу его только со спины. Странным мне кажется то, что он, говоря о чём-то с девчонками, вдруг оборачивается ко мне.

– Правильно я говорю, Татьян? – или же – Так ведь, Татьяна?

А уколы как делает... целый день потом нельзя руку поднять! Нет, я предпочитаю, когда он у нас в палате, – находиться вне палаты. Но в последнее время сижу тут, потому что поссорилась с Полиной Андреевной (между собой мы зовем её просто по имени), санитаркой. Дело чуть до драки не дошло.

...В тот день она дежурила, и, как обычно, по поводу и без повода ворчала, устраивая скандалы с каждым. Я всегда молча уходила, думая, что лучше от греха держаться подальше. С такими лучше не связываться, только нервы зря портить. А тут пошла я в туалет умываться, благо там никого не было (была суббота). Пришла Полина и начала ворчать.

– Вот, Таня, как ни приду – всегда ты здесь... ты же мешаешь!..

Я до этих слов молча смывала с лица мыло одной рукой, так как другая у меня плоховато работает. После этих слов я завернула кран и прямо так, с мылом на лице отправилась в палату. Тут, вытерев мокрое лицо и успокаивая сама себя, стала ждать, когда она там кончит мыть пол. Девчонки говорили, что я поступила глупо, уехав не домывшись. Но я боялась, что не выдержу и нагрублю... она ведь всё-таки пожилая. И вообще, не в моих правилах грубить, тем более медперсоналу. Когда она кончила мыть, я пошла домываться, взяв полотенце. Иринка тоже пошла со мной. Уже ополоснув свой бокал, я собралась было уходить, но Иринка попросила подождать её.

Тут пришла Полина и сказала такое, от чего мне стало до боли горько.

– Опять ты тут! Только тут была...

ходишь, мешаешься, соришь, льёшь!..

Я не выдержала (всему есть предел!), у меня даже слёзы появились, и, стараясь быть как можно спокойнее (хоть вся уже дрожала от возмущения и обиды), сказала:

– Полина Андреевна, как вам не стыдно такое говорить, я же никого за собой убирать не заставляю, и не лью, не сорю, как вы говорите. А чужие грехи не валите, пожалуйста, на меня, я никому ещё не была и не хочу быть обузой. Что в моих силах – стараюсь делать сама. В конце концов, не делайте из меня козла отпущения, я тоже человек!

Что тут началось!.. Она стала кричать, захлёбываясь словами, размахивая руками, что, мол, я не имею права ей, фронтовичке, указывать, что пойдет к самому Введенскому и т.д. и т.п.

Вышла Иринка и встала на мою защиту (там всё было слышно).

– Она же давеча с мылом на лице уехала! А вообще, какое вы имеете право кричать на больных?!

А Полина её как толкнёт со всей своей дюжей силой, что Иринка вылетела через дверь в коридор и чуть было не ударилась головой о кафельную стенку. Лицо Полины приняло выражение такой лютой злобы, что трудно описать... при этом она обзывала Иринку грязными словами. У меня было такое ощущение, что на нас выливают ушат с помоями. Не помню, как вышла оттуда и очутилась в палате.

– Смотри-ка, не ходит, сопля зелёная, а туда же – человеком себя считает!.. вошь! – неслось вслед.

Много в моей жизни было разных обид, но ни от кого я ещё не слышала столько подлых и грязных слов в свой адрес. Всегда старалась избегать любых конфликтов, кто бы то ни был.

И вот... всей палатой (и не только из нашей) меня утешали.

– Да не слушай ты её!

– Глупая, старая дура!

– Она всем тут нервы портит!

– У самой внук не лучше!

– Плюнь на неё...

– А ещё лучше идите прямо сейчас к Введенскому и расскажите ему всё!..

Иринка потащила меня в кабинет заведующего отделением, и я, вся зарёванная, наверное, около получаса сидела перед ним и от расстройства не могла даже слова сказать. Зато Иринка всё ему выложила. Про то, как Полина вовсю своевольничает, как кричит на больных, доводя их до слёз (не я первая), как разгоняет всех по палатам ещё в семь часов вечера, когда моет пол в коридоре. Рассказала и о том, как выгоняет «чужих» из палат, когда ребята собираются обсудить прочитанную книгу или просмотренный недавно фильм, или же просто поговорить – разогнать больничную скуку... И про то, как запрещает девчонкам играть на пианино, тогда как больные сами просят открыть двери, чтобы лежачим было лучше слышно... выложила ему всё то, что та наговорила нам.

– Хорошо, девочки, я поговорю с ней, успокойтесь.

Целый день я лежала на кровати, не могла встать.

А сегодня... у нас в туалете раковина давно шатается (там две, и я у неё не умывалась, даже не подъезжала к ней), так когда я ополаскивала свой бокал, зашла Полина и таким приторно-ласковым голосочком говорит:

– Тань, это твоя работа...

Меня передёрнуло всю от такой наглости.

– Да, что же это такое, в самом деле?! В конце концов, когда это издевательство кончится, ведь вы прекрасно знаете, что раковина шаталась ещё до меня!!!

У меня, видно, был взбешённый вид (меня её слова задели здорово, до сих пор злость не проходит), что она залепетала:

– Успокойся, успокойся, Танечка... я просто думала, что это, может, ты...

– Индюк тоже думал, да в суп попал!

Ох, уж эта Полина! Узнала, что мы были у Введенского, – слух пустила, да и сама всем рассказывает что, мол, я её обозвала, а Иринка ударила её, поцарапала лицо и наставила синяки ей на руки... вот уж не думала, что взрослый человек (тем более фронтовик, начальник какого-то отдела – она при любом удобном случае упоминает это – в прошлом; вроде бы интеллигентная на вид женщина, у которой внук тоже калека в прямом смысле слова – лежит в соседней палате, на него смотреть даже жутко), способен на такое вот свинство... Для меня это просто чудовищно и дико!




30 января.

Недаром, видно, говорят, что понедельник – день тяжёлый. С самого утра дружно, всей палатой, ревём. На общем обходе всем попало. Вчера вечером Иринка чудила допоздна, и все мы до колик в животе хохотали над ней так, что медсестра, хоть и полувсерьёз, стала ругаться.

Людмила Анатольевна (старшая медсестра), указав на меня, заявила на обходе:

– Вот эта девочка в туалете разбила раковину, а вот эта, – она показала на Иринку, – кинулась на санитарку с кулаками и оцарапала её своими когтями до крови.

Я онемела... Иринка вспыхнула как порох, а я очнулась только тогда, когда Сальников подошел и спросил у меня:

– Где ты живешь, у тебя оба родителя есть?..

Я сразу подумала, что выпишут, – боже, какая несправедливость!

– А что ты молчала, ведь это же неправда?.. – спросили девчонки.

– Эта раковина ещё год назад была треснута, – лаконично заметила Нинка. – Хитрые они, давно пора сменить её, а они за чужой счет хотят...

Я только ревела, уткнувшись в подушку. Наревевшись, я уже не могла успокоиться...

В коридоре наткнулась на Сальникова.

– Сергей Семёнович, меня домой?

– Да нет...

– В таком случае, я сама здесь не останусь! Это же наглая ложь! – мне казалось, что я вновь разревусь.

Короче, в ординаторской меня втроём (Л.К., Сальников и Введенский) успокаивали в один голос...

– Ты у нас одна такая тяжело больная... не обращай внимания на такое... она, конечно, слишком, но фронтовые ранения тоже надо учитывать, контузию... мы ей сделали замечание, и больше такого не будет, не повторится... тебе нужно лечение, успокойся, пожалуйста.

Думаю, что нас спасло то, что мы ещё в субботу немедленно пошли к Введенскому. Он был объективен в этой истории...

А потом девчонки решили проучить Полину, сказав, что я Григорьеву довожусь дальней родственницей, хотя на самом деле это неправда. Просто дедушка Максима его однополчанин... Вызвали Полину.

Она, самодовольная и чуть насторожённая, встала у холодильника.

Когда ей выложили задуманное, она стала юлить:

– Танечка, разве я хотела плохого? Просто я думала и хотела тебе помочь, ведь тебе трудно всё делать самой... чтоб, если надо – попросила бы меня, – вывернулась она и, растерянная, вышла из палаты.

Нинка не выдержала и расхохоталась, а вслед за ней и все остальные. Саша, обеспокоенный нашим шумом (а был тихий час), заглянул в палату.

– Ну нет, какое лицо у неё стало... – вытирала выступившие слезы Нинка.

– Теперь она зауважает нас! – корчилась от смеха Маринка.

А Ритка, подражая в лицах (и голосом, и интонацией), повторила наш происшедший разговор, что было очень похоже и смешно.

Минут через десять-пятнадцать Полина осторожно открыла дверь и зашла.

– Над чем смеётесь? Над собой ведь смеётесь!..

Иринка, выкрикнув, что иногда бывает полезно посмеяться и над собой, плюхнулась на кровать, не в силах уже держаться на ногах.

Полина пулей вылетела из палаты, хлопнув дверью.

– Да, будет, что вспомнить дома... – и новый взрыв хохота.




31 января.

Вчера пробовала встать на костыли.

Шмарова держала дверь, чтоб никто не зашёл, а остальные: Ритка, Иринка, Надя Колосова – встали вокруг меня. Я стояла около пяти минут на костылях, самостоятельно... тут Оля зазевалась, и в палату зашёл Саша. Я от неожиданности выпустила из рук костыли и, потеряв опору, резко повернулась и ухватилась за спинку своей кровати. Саша подхватил меня, обняв за талию, а я невольно отреагировала – дала ему локтем в грудь...

– Пусти!

Он разозлившись, сел на кровать и сказал:

– Что вы надумали, а если она упадёт и сломает себе что-нибудь?! Сейчас вот отберу костыли!!!

А я сидела уже в коляске, и мне все было «трын-трава». Мне казалось, что всё ещё впереди, и от этого было хорошо. Но это лишь в первые мгновенья... Но мне кажется, что многое в нашей жизни подвластно лишь нам самим, многое зависит и от нас.




2 февраля.

Каждый день жду заветного письма, хоть и чувствую, что его так и не будет. Но очень не хочу в последнее верить. Каждый раз, когда приносят письма, – тревожно замирает сердце в ожидании конверта с милым и знакомым почерком... но его нет.

Наверняка Максим думает, что я никуда не денусь, потому что неизлечимо больна... кому нужна калека? Конечно, это так! Да и имею ли я право на личное? История с Полиной доказала ещё раз, что такие, как я, – бесправны в своем существовании в этом жестоком мире. Многим (хоть и не всем, но плохое всегда бросается в глаза) просто наплевать на то, что ты чувствуешь... Мало себя считать человеком, надо сделать так, чтоб и другие уважали тебя, видя в тебе полноправного гражданина общества, несмотря на любые твои недостатки. Чтобы ни у кого из окружающих тебя людей не возникало даже в мыслях желания унизить тебя... это применительно не только к больным, но и к здоровым людям. По всей жизни зачастую человека сопровождает чувство незащищённости перед самодовольным и чудовищным невежеством самодостаточных эгоистов (и это ещё мягко сказано...). Как было хорошо раньше – много ли надо ребёнку?.. Главное – любящие родители, которые ради счастья своего чада готовы на всё... но проходит время, и уже даже родители не могут защитить своего ребёнка от жизненных невзгод и неурядиц, от жестокой реальности мироустройства. А много ли для счастья надо?.. Я была счастлива, но только не сознавала этого! Я сама не сберегла своего счастья, прогнав Максима от себя, ведь он был рядом, но я отказалась от этого, осознав возможные последствия. И так всегда – сначала сделаю, а потом каюсь и мучаюсь. Но возможно ли полюбить такую, как я, по-настоящему? Наверное, кроме жалости, ко мне больше ничего нельзя испытывать...

Недавно Ритка передала слова Азаматова:

– Таня такая хорошенькая и, если б она ходила, с удовольствием бы её расцеловал!.. когда она на коляске проезжает мимо меня, прямо до слёз жалко её становится, такая славная девчушка пропадает...

Да, такой, пожалуй, пожалеет... сегодня опять, увидев меня, заорал на всё отделение так, что все обернулись:

– Ты что не выходишь? Мы ждём тебя на площадке, выходи, не пожалеешь!

Я лишь тихо послала его куда подальше.

Фатима из соседней палаты почти всё время у нас. Она такая неунывающая женщина! Маленького роста, после полиомиелита ходит на костылях. А её появление в палате происходит очень эффектно.

Открывается дверь. Вначале появляется её голова с черными роскошными волосами и произносит с сильным кавказским акцентом:

– Здрасте! Это я, твоя пришел... – и шутки, смех уже не смолкают.

Родом она из Б***, но живёт здесь уже больше двенадцати лет. Красивая очень, живая и общительная... Если настроение у тебя на нуле, то быстренько его выправит, сама не заметишь, как начнёшь улыбаться и шутить.

Один раз подсела ко мне с таким разговором:

– Слушай, а чего ты все время в палате сидишь? Молоденькая и красивая... эх, мне бы твои годы – все парни мои были бы! А ты ни с кем даже не любезничаешь. Может, кто есть у тебя? – я неопределенно пожала плечами. – Замуж тебе надо, милочка, пока молода. И ребёночка родить. Тогда ничего не страшно. Слушай старших, дело говорю.

Я улыбнулась.

– Какая из меня жена?.. только на шее сидеть нахлебницей... и, вообще, вначале на ноги надо встать, а уж потом думать о замужестве. Такая-то кому я нужна...

– Танюша, я тебе добра желаю, выходи, пока молоденькая! Ребята в отделении только о тебе и говорят, а ты их даже взглядом не одаришь... А здоровье замужеству не помеха, уж поверь мне, родишь – только здоровее станешь! Муж на руках носить тебя будет, а ты только командовать: подай, принеси, сделай!..

Я, смеясь, отмахнулась:

– Ещё неизвестно, кто кем будет командовать. Скорей всего, он мной...

– Ой, чё так?.. нет, я Таня, серьёзно. Замуж выходи, пока молода и пока мужчины глаз не спускают! Верь мне, заживёшь царицей! Хочешь, жениха найду, сосватаю?

Я, так же смеясь, вышла из палаты.

Полчаса назад все вместе успокаивали Риту.

Её выписывают, и она, плача, говорила (а у меня сердце сжималось):

– Хорошо вам, у вас родители вместе, а я отца люблю, хоть и у него другая семья. Но он зовёт меня, а мама не пускает. Не хочу я домой, к матери, надоело!.. – и она с новой силой разрыдалась.

Вот ведь, у каждого своё, втайне наболевшее...

...У нас объявили карантин по гриппу ещё 24 января, и теперь многих, кто живёт поблизости, выписывают.

Может, и меня?..




4 февраля.

Следом за Ритой выписали Маринку.

А Л.К. вчера где-то с полчаса, а может, и больше вела со мной беседу – какие лекарства и травы пить дома.

– Мы провели тебе курс лечения, можно и домой... хотя Григорьев считает, что ещё рано. Так что ты подумай сама и скажи. Если хочешь домой – выпишем, хочешь продолжить лечение – продолжим, назначив ещё один курс. Это зависит от тебя.

Я сидела и думала о том, как мне быть... надоело тут валяться, очень хочется домой, но, с другой стороны, – пребывание тут значительно улучшило мое состояние. Я многого добилась вкупе с усиленным лечением. Ведь я уже и не надеялась встать на ноги.

Может, я добьюсь ещё больших результатов? – не знаю, но не хочется обнадёживать себя, очень больно падать с высоты несбывшихся надежд... Остается надеяться, что время покажет.

Болтаем с Иринкой о разной чепухе; её отец начальник зоны, и она мне рассказывает разные интересные случаи из жизни солдат внутренних войск.

А ещё сегодня дежурит Володя. Он такой смуглый и большеротый... красивым вроде бы и не назовёшь. Руки у него большие, как у рабочего человека. А Лариска (из 231-й палаты) сказала как-то, что заметила, как у него дрожали руки, когда он в своё первое дежурство делал уколы. Я вроде ничего не заметила.

Только вот его голос на меня как-то странно действует, заставляя внутренне сжиматься... Почему – я не могу пока этого себе объяснить.



Сумасшедший день!!! Или я схожу постепенно с ума... – невероятно, но факт. Володя – двойник Максима. Господи, разве может быть такое, что эти двое, совершенно чужие друг другу, и до такой степени схожи!.. и голос, и черты лица, и манера поведения, повадки... ну абсолютно всё схоже! Разница лишь в том, что Володя черноволосый, чуть повыше меня, а Максим высокий и светловолосый. Это просто невероятно... может, это моё больное воображение зло играет со мной, и это мне только кажется...

В тихий час я попыталась дозвониться до дома (вернее, до соседей, у нас телефона нет), но не было связи, и я с Володей незаметно для себя разговорилась. Оказалось, что учится он на четвёртом курсе мединститута и ему двадцать два года.

Я этому очень удивилась, а он засмеялся и кокетливо, совсем как девчонка, сказал:

– Значит, хорошо сохранился!..

Интересно с ним разговаривать, легко. Со мной ещё никогда такого не было, чтоб я с парнем так легко и непринуждённо общалась... я просто себя не узнаю. Никакой скованности и натянутости. Наверное, сыграло роль и то, что думалось о том, что мы больше не увидимся.

Непринуждённая «великосветская» беседа во время тихого часа и после ужина выбила меня из себя – мы обменялись адресами – я не понимаю, зачем и для чего это мне?.. Когда мы с Володей сидели у окна, за мной подошла Иринка. Идя рядом, он мне говорил, что будет писать об институтских новостях и прочем. Иринка удивлённо смотрела на нас.

Открывая палатную дверь, он с сожалением сказал:

– Значит, выписываешься? Жаль... ну, ничего. Попрощаемся утречком, я забегу...

Переписываться с малознакомым человеком – не дурость ли?.. да ладно, после драки кулаками не машут, да и там будет видно. Писать-то никто не заставляет... А он-то мне признался, что я была одной из первых, кому он делал укол.

– Тань, ты только, пожалуйста, никому это не говори. Позор ведь, медик – а уколов делать не мог, руки со шприцем дрожали... думаю, не дай бог, заметят, пропаду. Ты-то отвернулась...

Я со смехом заключила:

– Чистосердечное признание смягчает вину, хотя я и ничего не заметила. У самой рука отчего-то стала дёргаться... но другие это заметили.

Иринка мне говорит, что я сегодня какая-то странная...

– Целый день где-то пропадаешь, и медбрата, как и обещала, «закадрила»... он глаз с тебя, Тань, не спускал. Быстро же ты его!

А я подумала, доставая свою косметичку, которая ей понадобилась: «Ой ли, а не он меня “закадрил”?..»

Что из того, что Володька смотрел на меня? – чепуха!




6 февраля.

Ночью вдруг мне стало невыносимо тоскливо, и я разрыдалась под одеялом на полную катушку. Иринка, испугавшись, тут же вскочила и принялась меня успокаивать. Я ей просто сказала, что жаль расставаться, успела привыкнуть... Иринка убедила меня на общем обходе попросить Л.К. назначить ещё один курс лечения, чтобы выписаться отсюда вместе...

Короче, я так и сделала сегодня. Врач даже удивилась: вроде бы собиралась уже домой, а тут... После обхода она известила, что просьбу мою выполнила. Значит, в моем распоряжении ещё месяц. За этот месяц должно стать ясно – встану я на ноги (хотя бы на костыли) или в

Издание: Журнал «Луч Фомальгаута №7»
Размещено: 6 сентября 2009 г.

Если Вам понравился материал, отметье его:

Или поделитесь с друзьями в соц-сетях:

Комментарии (0)