Мы в соц-сетях:

Проза
Людмила Андреева

КОГДА

УХОДИШЬ ТЫ...

(Продолжение повести.Начало в № 5 )

8 ноября.

Сегодня дежурят Марина Боброва и Костя. Марина, как и Костя, студентка – подрабатывает «на жизнь». Она очень хорошенькая... чем-то напоминает мою соседку Любу. Марина высокого роста, у нее круглое и всегда веселое, симпатичное лицо... на затылке – неизменный, волнистый, цвета смолы хвост, аккуратно собранный заколкой «банан». Голос такой мягкий и добрый, да и вся она как-то сразу располагает к себе. С ней можно обо всем на свете поговорить... Точно так же, как и Люба, она искренна и проста в общении. Дома мы с Любой проводили вечера за игрой в шахматы (правда, больше, чем на две партии, меня не хватало...), или же подсаживался папа, и мы играли в карты, неизменного «дурачка»... А тут лишь общение развевает больничную скуку. Больше «работаешь» языком. Вот и Косте удалось вытянуть из меня многое и без обаяния. Фу! И чего это я с ним разговорилась – не пойму. Обычно я сижу у нашего поста: и – телевизор видно, и – от палаты как бы не отхожу. Костя сидел рядом. Слово за слово – вытянул из меня все: кто я и откуда, ну и про себя рассказал достаточно. Он учится на пятом курсе мединститута, изучает лечебное дело. Родом из области (откуда точно – в голове не удержалось), мать работает воспитательницей в детском садике, в семье он самый младший.

— Да у меня ведь друг – твой земляк, мы учимся вместе. Его мать ветеринар, а отец на машзаводе работает. Я у них прошлым летом был в гостях, красивые у вас там места... лес, речка, здорово!

Когда Костя при разговоре смущенно улыбается и краснеет, то становится похож на сеньора Помидора из мультика про Чипполино. Между прочим, точнее сравнения не придумаешь! И вид у него представительный, солидный...

Несколько дней назад познакомилась с Сергеем, его недавно положили. Сидели у окна. Я там, и он идет, садится в кресло. Вначале мы молчали... О себе рассказал, что из В***, ему двадцать четыре года, работает на заводе. Говорит, что не женат, любит стихи Кольцова, Есенина... а руку повредил еще в детстве.

Про себя я ему ничего не говорила, ни к чему это. Первое время сидели вдвоем, а потом, через пару дней, присоединилась Наташа. Она что-то изменилась, разговаривает со мной с ехидством в голосе.

Вот сегодня, после ужина, я мыла свой бокал, а она, подойдя ко мне, сказала:

— Что, сейчас опять к мальчику пойдешь, да? А что, мальчик хорошенький, правда? В женихи годится.

Я от удивления онемела... А сейчас, в туалете, когда она мне опять выбросила такую же пошленькую штучку, я наконец-то поняла, что она меня к нему ревнует! – меня такой смех разобрал!..

— Ты что, Наташ, неужели ревнуешь меня к этому... Сереге? Боже, да это же глупо, не смеши людей!..

Да, этого-то я от нее никак не ожидала.




12 ноября.

Проводила маму. Серега сегодня меня спросил, где я живу. Я наврала ему, что в А***. Не хочу распространяться о себе. Потом пришла Наташа. Наши отношения с ней, после того маленького разговора в туалете, немного улучшились. Зато теперь, как начнут они с Серегой разговаривать друг с другом, – хоть уши затыкай и беги... что я и делаю. Но он, видимо, не хочет, чтобы я уходила, и ставит свою ногу под колесо коляски... иногда я молча объезжаю, но не всегда мне это удается.

— Слушайте, вы ж, в конце концов, не одни! У меня уже уши вянут!..

— А ты не слушай! Кто тебе велит... — начала, было, Наташа.

— А я, кажется, не глухая. Вот без меня говорите друг другу что угодно и сколько угодно... Сергей, убери ногу, а то отдавлю!

— Не уходи...

— Нет уж, Сереженька, мои уши не казенные!..

Ох, и плохо же все это кончится...




16 ноября.

Лида прислала письмо... написала, что видела Максима. Она думает, что у него никого нет – никуда вообще не ходит, постоянно сидит дома. Я не могу понять, почему Максим со мной так? Ведь сам написал тогда: «... давай не будем играть в кошки-мышки...» а сам теперь уж полгода играет в молчанку. Ох, и ненормальная же я, зачем отказалась тогда от встречи, зачем?.. «Нам надо встретиться, поговорить... мне многое надо сказать, но я не хотел бы доверяться бумаге, ненадежная это штука...» Полгода прошло после этого письма. И ни слова больше. Почему? Если и впрямь Максиму надо было встретиться со мной, тогда почему он этого не добивался? Не буду же я, позабыв обо всем, звать его сама. Это некрасиво для девчонки, тем более для больной... Нет, лучше ни о чем не думать. Мне казалось, что, может, тут я смогу забыть Максима, а он вот, наоборот, из головы не выходит. Когда с кем-нибудь разговариваю, вижу только его лицо и всегда невольно сравниваю: а как бы на месте этого человека поступил Максим, что бы сделал?.. – прямо наваждение какое-то! Говорят, что клин клином вышибают, если хочешь забыть одного – полюби другого. А я не могу так, мне все противны... наверное, по натуре я однолюбка и поэтому не могу хотя бы увлечься другим.

Когда читала Лидино письмо – разревелась... слезы сами потекли. Девчонки забеспокоились, утешали в один голос. Саша зашел, так его из палаты нагло выставили, выгнали. Ох, девчонки, знали бы вы, как мне тяжело, а что я могу сказать вам? – что плачу от безответной любви, из-за собственной глупости и дурости?.. Как совсем некстати появляются слезы, выдавая нас и наши чувства, наши печали и горести.




23 ноября.

Кончилась моя «зубная эпопея».

Вчера собралась, было, писать домой, но зашла дневная палатная медсестра Света и велела мне пересесть с кровати в коляску.

— А куда?

— К зубному. Не боишься?

— А чего бояться-то, чай, не в первый раз.

Я пересела в коляску, и она меня вывезла в коридор. Там стояли два высоких студента. Я как-то вначале и не обратила на них внимания: стоят и стоят, полно их тут ходит.

А Света поочередно у всех нас, троих, спрашивает, знаем ли мы, где находится зубной кабинет, и, получив отрицательный ответ, говорит:

— Ну, я вас до рентгеновского кабинета доведу, а там уж сами...

Пройдя через соседнее отделение, мы дошли до лестничной площадки. Тут Света, сказав, что зубной наверху, ушла.

Один студент (который потом меня нес) сказал:

— Сейчас я схожу, посмотрю, где этот кабинет находится, — поднялся и через несколько минут вернулся обратно. Наклонился, поднял меня на руки и понес, как невесомую пушинку.

Другой:

— Тебе помочь?

— Не надо, она легкая...

Он нес меня четыре лестничных пролета, и я как бы плыла, не чувствуя веса своего тела... мне только было стыдно и неприятно, ведь совсем рядом с моим лицом находилось лицо этого черноволосого парня с усиками. Я, как могла, отстранялась, но все равно чувствовала его дыхание на своей щеке, а он лишь сильнее прижимал меня к себе. Я с ужасом думала об обратном пути... на него я не могла смотреть: у меня пылали и щеки, и уши. Когда мы пришли, врач сказала, что до третьего этажа можно добраться на лифте, и велела им (студентам) поднять коляску на этаж выше. Я облегченно вздохнула.

После осмотра моего зуба и бормашины оказалось, что мой зуб пуст как орех. Десна начала кровоточить, и врач, переговариваясь со своей напарницей, озабоченно покачивала головой. Из их разговора я поняла, что они сомневаются в том, что пломба в таком зубе будет держаться долго. Мне бормашина начала действовать на нервы, и стало казаться, что сижу я в этом кресле уже довольно-таки долго. Я предложила удалить зуб вообще.

— А не жалко?

— Что его жалеть!.. — и... пожалела, увидев шприц с длинной иглой. Но отступать было поздно.

Уколов я боялась с самого раннего детства, да и теперь эту неприятную процедуру стараюсь пройти первой..., но мне еще никогда не удаляли зуб с уколом! – было чего бояться. Хорошо еще, в обморок от страха не упала. Правда, все было сделано отлично, мой страх не стоил и ломаного гроша. Я просто ничего даже не почувствовала. Потом какое-то положенное время я просидела у них в кресле. Врачи хорошие, к ним безо всякого страха пойдешь, только, естественно, не таким путем.

Зашли студенты, и тот, который меня нес, опять поднял меня.

— Давай, теперь я понесу...

— Нет... я сам, она совсем легкая...

А я снова будто плыла, и мне было уже совершенно безразлично, что его лицо опять оказалось недопустимо близко к моему... Посадив меня в коляску, он как-то с сожалением вздохнул, а другой вроде как бы обиженно сказал ему:

— Ну, давай, я хоть повезу...

...и, черт знает, куда бы они меня завезли, если б я вовремя не опомнилась! После этого только и было слышно перед каждой дверью: куда? направо, налево? – а я только пальцем показывала в нужном направлении.

Когда пришли в отделение, я их поблагодарила и сказала, что дальше я могу сама. Но они «конвоем» сопровождали меня до самой палаты и, как заметили девчата, долго еще охраняли наши двери. Минут через десять в палату зашел Сальников.

Увидев на моем лице жалкую ухмылочку, он с улыбкой спросил:

— Чего улыбаешься?

Я пожала плечами.

— Зуб удалили?

Я кивнула головой.

— Ну и ладно... — и он вышел.

Девчонки начали расспрашивать, ну я в двух словах рассказала, как испугалась длинной иглы и чуть было не упала от страха в обморок. Хотела потом выйти, открыла дверь, а в коридоре целая толпа студентов, я – обратно. Чуть ли не каждый день их водят по палатам..., но не очень-то приятно быть «объектом изучения». Иной раз поймают в коридоре, и стой смирно, вместо «наглядного пособия», слушай вместе с ними очередную лекцию о своей болезни. Окружат тебя «вражеским» кольцом, и никуда не денешься, а бывает и так, что, узрев белую толпу в конце коридора, прячешься от них в туалете... короче, каждый хитрит, как может. Надеялась переждать в палате (авось, к нам не заглянут), но через очень короткое время зашла Оля (ей дней десять назад сделали операцию, и теперь она ходит на костылях, с аппаратом на ноге), а за ней старый профессор со студентами. Это была военная кафедра первокурсников.




25 ноября.

Мне исполнилось восемнадцать... Это и много, и мало. С одной стороны, я уже взрослый человек, а, с другой, кто я? – существо, обреченное на такое вот прозябание. Я себя совсем не чувствую взрослой. Робость, неуверенность в себе и своих поступках... И мир. Мир такой огромный и сложный; как его понять, как в нем найти свое жизненное место? И как, найдя его, – усидеть на нем, не дать другим, более сильным и наглым, сбить себя с него?.. В нашей жизни все так сложно и трудно, что понять все это сможет только побывавший, грубо говоря, в шкуре неизлечимо больного человека. Я игнорирую слово «инвалид». Оно коробит душу. И, вообще, здоровые относятся к нам так, как будто ни нас, ни наших проблем не существует. Презирая, не хотят считать людьми. Обидно... А все «блага» в виде льгот вроде как из снисхождения дают, после чего даже кусочек хлеба и тот поперек горла встанет. Выйдешь на улицу – на тебя смотрят, как на какое-то чудовище, и хочется поскорее спрятаться... вот и сидишь (даже если есть возможность выйти) в четырех стенах своего дома, стыдясь себя, сидящей в коляске, в своем единственном средстве передвижения. Живешь как бы «на птичьих правах» между небом и землей... и так всю жизнь, прямо бег с препятствиями...

Очень грустно, столько лет позади, а что я видела кроме больничных стен?..

А Саша опять сидит в нашей палате. Маринка, видать, мне назло, его привечает. А я стараюсь как можно меньше бывать в палате по вечерам... Бываю у девчат из 237-ой или сижу у окна.

Наташа мне вчера про Сашу говорит:

— Хорошенький мальчик. И чего ты его невзлюбила... холостой, двадцать два года, учится на четвертом курсе, будущий хирург. Не парень, а клад по нынешним временам...

Ну, уж, это слишком! Меня нисколько не волнует его повышенное внимание, как это говорит Наташа. Написала сейчас это и вспомнила рассказ Ленки Шайтановой про Костю. Она передала ему мои слова, что в халате с воротом-стойкой он больше похож на санитара, так он ей ответил, что его нисколько не ревнует мое отношение к его халату... Вот болтушка! Абсолютно ничего нельзя сказать.




26 ноября.

А я почему-то не поверила ему... а он пришел. И Ленка со мной была согласна... кстати, она-то и увидела, что пришел Костя. Он принес для меня книги и журналы. А все как было: мы с ним, как обычно, сидели и разговаривали. Разговор перешел на книги, и я пожаловалась, что тут со скуки на голове ходить начнешь, нигде не найдешь нормальную литературу почитать, и, к слову, без всякой задней мысли, спросила, не посоветует ли он мне что... И он мне предложил свои услуги. Я согласилась. Тогда-то мне Костя и сказал, что в субботу зайдет с книгами.

Я так рада! А Наташа психует, говорит:

— Я его попросила, так он мне ответил, что нет времени. А тебе вон сразу...

Девчонки тоже удивляются, то и дело подкалывают меня этим. Честно говоря, я и сама не думала, что он всерьез тогда пообещал.

Как я себе это объясняю? Просто пожалел, наверное, вот и все.




28 ноября.

Вчера приезжала мама, а сегодня была Ольга. Мне так перед ней неудобно, нанесла всего... да еще мама привезла, так что тумбочка набита битком. Месяц можно всей палатой питаться.

Открыв принесенную коробку конфет, заставила съесть сразу несколько штук. Увидев Сашу (он несколько раз зашел в 245-ю палату, а мы сидели рядом с ней), велела позвать его.

Когда он подошел к нам, Оля протянула ему коробку:

— У нас день рожденья, угощайтесь, пожалуйста.

Саша начал отказываться, ломаться, но я так посмотрела на него...

— Бери, иначе обижусь!

Оля хочет, чтоб мы подружились, но я своего отношения к нему не изменю. Он меня раздражает, а причину этого я объяснить не могу. Он мне просто противен. Девчата говорят, что тон, каким я разговариваю с ним, – ядовит... от такого тона может прокиснуть не то что молоко, но и человек. Они прямо боготворят Сашу и не любят Костю. Это и видно: вокруг Саши постоянно толпа девчонок, а Костя всегда один. По их мнению, Костя слишком правильный... ну уж не знаю, правильный он или нет, но для меня Костя более терпимый, что ли...




29 ноября.

Однажды по радио передавали письмо одной больной девочки, где она просила передать благодарность своим учителям и одноклассникам за то, что навестили ее в выпускной вечер – принесли цветов и дали ей почувствовать, что и она является равноправным членом их коллектива. Я тогда слушала и плакала, вспоминая свой выпускной вечер. Школа находится недалеко от нашего дома, и я видела, как нарядно одетые одноклассники шли на выпускной бал... в открытое окно была слышна музыка, и я под нее молча роняла слезы, боясь, что их увидит мама... Помню, преподаватель истории (ветеран войны и бывший директор нашей школы) всегда перед началом своего урока передавал мне привет от одноклассников, а я хоть и понимала, что это говорит он от себя, – всегда радовалась, мне было приятно... Не скажу, что ко мне вообще не ходили одноклассники. Три девочки из класса, в котором я числилась, почти каждый год поздравляли меня с днем рождения. Приходили еще соседские девочки, Лида, и у нас получалось нечто вроде праздника, устроенного мамой...

Да и когда был последний звонок, девочки пришли, посидели. Как выяснилось потом, их послала учительница. Вот и все мои контакты со школой, не считая посещений учителей-предметников. Хотя есть у меня одно светлое воспоминание о моих первых школьных годах, о нашей первой с Лидой Учительнице. Так получилось, что учила она и меня один год (Лида была тогда в третьем классе), – тогда-то я и была в тесном контакте с классом Лиды. Учительница посылала за мной учеников и мама, одев потеплей, сажала меня на санки, после чего мы всем классом шли в зимний лес на экскурсию, а потом писали изложения и сочинения. В такие дни Учительница проводила «совместные» уроки – я свободно отвечала на любой вопрос, заданный ею третьекласснику, что, конечно же, сразу ставилось в пример... А еще проводились праздничные утренники... это был незабываемый мой первый класс, и, к великому счастью, нам с Лидой есть что вспомнить. Сентиментальное «а помнишь?..», бесконечные воспоминания – приятные и дорогие для сердца и души... Отними у меня сейчас это, и все в моей жизни станет еще более тусклым и безрадостным. Не помню кто, но очень точно сказал, что самые светлые воспоминания у человека бывают о своем прошедшем детстве. Это так. Но с детством бывают связаны и воспоминания о боли, горечи, беспомощности... но, наверное, не надо сегодня об этом. Без этого настроение унылое...

Почему-то нисколечко не чувствую себя взрослой. Я, наверное, так и останусь ребенком, у которого в голове ветер гуляет... Недавно к нам в палату зашла очередная группа студентов. Я, как обычно, читала полулежа и не обратила на вошедших внимания. Но, почувствовав чей-то настойчивый взгляд, подняла голову. Вдруг один из ребят этой группы мне подмигнул. Я в ответ демонстративно уткнулась в книгу. Однако через некоторое время, не вытерпев, снова посмотрела на него – его лицо мне показалось знакомым... а он будто этого и ждал, снова подмигнул. И я вспомнила. Несколько дней назад он сопровождал меня к зубному, нес на руках. Меня, откровенно говоря, взбесило его подмигивание, и я, сделав «противотанковое» лицо, снова уткнулась в книгу. В коридоре я снова наткнулась на него, но проехала мимо, хоть и видела, что он хотел что-то сказать. В общем, дала понять (по-детски глупо), что знакомство продолжать не желаю.




30 ноября.

Каждый день, идя на гимнастику и лечение, беру с собой маленького Сережу. Он тоже не ходит. Сидит, ждет, пока его не подберут, в прямом смысле слова. Мне его очень жаль, ведь и я когда-то была такой... В детстве я, как и он, всегда ожидала, когда обо мне вспомнят. Один раз меня забыли в раздевалке после прогулки, и я сидела пару часов, молча глотая слезы... Когда я смотрю на этого мальчика, перед глазами у меня всегда встает мое, временами «казенное», детство. Посажу его к себе на колени и везу, куда ему надо. У него такие наивные глазенки... милый, беззащитный малыш. Вчера сделала последнюю процедуру, а ему еще пять – но все равно буду его возить на лечение.

Сегодня, когда ждала его, встретила знакомого. Точнее, этот парень сам узнал меня:

— Таня, ты меня не узнаешь? — и он спросил меня, помню ли я Лену Мартьянову.

Когда я сказала, что помню (мы с ней лежали вместе несколько лет назад), но его не знаю, тот ответил, что он Женя, ее двоюродный брат, и частенько к ней тогда приходил. А мне стыдно признаться, я его совсем не помню. Ну, совсем не помню... и просто удивительно, как он меня запомнил?

— А я, вот, теперь сам сюда попал... — показал на руку. — Сломал по дурости, второй месяц уже лежу.

Оказалось, что лежит он в соседнем отделении, которое через площадку.

— Кстати, я тебя один раз увидел и думаю: ты это или не ты..., а окликнул по имени – ты даже не повернулась, уехала.

И я вспомнила тот день, когда была на рентгене. Тот парень, который звал меня, – значит, был он, Женя. Поговорили о том, о сем... Узнала, что Лена теперь живет где-то в Польше, полгода назад вышла замуж за военного. Мне он предложил вечером выйти на площадку, но я ответила уклончиво, ничего не обещала.

А все-таки приятно встретить знакомого, даже если и совсем не помнишь его.




2 декабря.

Саша пытался заговорить со мной. Сидела у окна, он подошел и сел. Через некоторое время (видно, мучительно соображал, с чего начать) Саша спросил:

— А ты откуда?

— Зачем тебе это знать, не все ли равно?..

Два-три ничего не значащих слова, и «завязался» пустой разговор, из которого я поняла, что он много ездил, увлекается туризмом и очень много всего знает...

А все-таки с Костей куда приятнее разговаривать.




3 декабря.

После ужина была на площадке. Женя сказал, что все эти дни ждал меня. Я отговорилась тем, что плохо чувствовала себя. Мы очень долго разговаривали. Интересный парень, эрудированный, начитанный... Сделала для себя открытие, что почему-то не могу смотреть ему в глаза... Совсем уж некстати невыносимо захотелось плакать, когда услышала его ответ на свой вопрос:

— Если честно, то я тебя совсем не помню... И, все ломаю голову, как ты меня тогда запомнил...

— А я тебя и не забывал. Не мог забыть. У тебя такая очаровательная улыбка! Никто так улыбаться не может. Да и вообще, по-моему, таких, как ты, – не забывают!..

Я подумала, что он мне льстит, но последние его слова не выходят из головы. «Не забывают…» А вот кое-кто, видно, забыл. Лида говорит, что Максим не стоит того, чтобы о нем и думать... «Что ты в Максиме особенного нашла, за что полюбила? не пойму...» Но разве любят за что-то? Господи, а как я ревновала Максима, даже к Лиде, особенно после ее слов, что он внешне ей нравится, но как человек – нет.

Человек... да, Максим выпивает и, бывает, грубоват. Но у каждого свои слабости и недостатки. Идеальных людей, наверное, вообще нет. И я его люблю... Иначе я не знаю, что это такое. Просто не могу без него. Какой ценой мне приходится платить за разлуку и за свое чувство! Как могу, сопротивляюсь своему чувству, но силы мои кончились. Я не могу больше бороться с собой. Понимаю, что из-за своей болезни не имею права любить. На многое не имею права... но я же человек, у меня тоже есть сердце! – но лучше бы его не было, бессердечным легче.




6 декабря.

В последнее время что-то плохо чувствую себя. Сердце дает о себе знать ноющей болью. У меня целый букет болезней в придачу к основной. Настоящая медицинская энциклопедия... и как хочешь, так и живи, да еще не смей жаловаться! Тут нужна железная воля, а я из-за любого пустяка готова выйти из себя. Страшно даже думать о том, что мне никогда не встать на ноги. Это значит, что я всю жизнь буду зависеть от других и буду никому не нужным существом, обузой для всех окружающих... Ужасно. Всех убеждаю, что все будет хорошо, а сама в это не верю. Все думают, что я полна надежд, а это только маска, которую я не имею права снимать. Но до каких пор это будет продолжаться? Чувствую, что долго не продержусь... не смогу. Все кажется пустым и бессмысленным. Организм у меня никудышный: начала чуть больше положенного заниматься лечебной физкультурой – стало давление скакать, бывает, что и теряю сознание. Слабая очень.

Ладно, хватит ныть! Ведь возможно, что не все еще потеряно, да и есть те, кому во много раз хуже, чем мне... Что из того, что не было еще в практике такого, чтобы с моим диагнозом вставали на ноги и начинали самостоятельно ходить. Надо только надеяться, надо! – все еще может быть.




10 декабря.

Почти каждый день бываю на площадке. Как ни выйду, Женя всегда там. У меня такое ощущение, что он торчит на площадке круглые сутки в терпеливом ожидании... Со мной он всегда вежлив, излишне ласков и нежен. В его голосе всегда слышны заботливые нотки. Всегда спросит, как прошел день, как самочувствие и дела. Если бываю грустна, то почему и не обидел ли кто... Внимателен очень. А меня это раздражает. От этих встреч у меня тяжело на душе, ухожу с болью в груди.




12 декабря.

Как мне плохо... очень тяжело.

Вышла на площадку, а там был Женя:

— Ты плакала? Тебя кто-то обидел?

— Никто меня не обижал, Жень. Просто мне очень плохо, понимаешь?.. плохо... — я впервые призналась парню, что мне очень тоскливо.

Мы долго молчали, а потом...

— Таня, я давно хотел сказать, что... люблю тебя. И не надо так недоверчиво смотреть на меня, я давно люблю тебя, и это правда. Я это понял тогда, когда пришел к Ленке в больницу, а тебя тут уже не было... Как-то сразу пусто стало, когда она мне сказала, что тебя выписали. Вся палата стала мрачной комнатой, наполненной безликими людьми. Долгое время я не мог прийти в себя. Хотелось написать тебе, но не знал, куда, – вы с Леной не были близкими подругами, и адреса своего ты ей не дала. А потом меня забрали в армию. Ты в моей памяти так и осталась веселой девчонкой с грустными глазами. Ты спрашивала, как это я запомнил тебя, – это вот и есть причина... Не забыл, потому что любил тебя.

— Но... я же тогда была совсем ребенком, всего тринадцать лет было?!

— Да, но и я тогда был совсем юным, зеленым мальчишкой, что с юнца возьмешь..., и сердцу – не прикажешь. Чего скрывать, хотел забыть, у меня было много девчонок, но никто из них не был похож на тебя... ни с кем я не был счастлив так, как с тобой в эти дни. Я стал пить, потеряв всякую надежду, по пьянке влез в драку, сломал руку и попал сюда. Понимаю, что это, конечно, глупо, но... я счастлив, что все так получилось. Сама судьба нас свела вновь! Веришь, я как бы начал свою жизнь с начала.




13 декабря.

Я вчера еле уснула. Наревелась в туалете, как только ушла с площадки. Жене ничего не ответила. Да и что сказать, как вести теперь себя с ним, не знаю... Не знаю, можно ли верить ему и тому, что он мне сказал... Господи, что же мне теперь делать?

Скоро нашу Надьку Погодину выписывают, и не к кому будет Маринке зазывать Сашу (лангеты на ночь забинтовывать), так что кончатся его вечерние «посиделки» в нашей палате. Сейчас был такой эпизод: у Маринки включен магнитофон, поют итальянцы. Саша забинтовывал Надьке лангеты. Я лежала, точнее, полулежала, на подушках. Ну, а Ирка (шестиклассница из соседней палаты) танцевала под популярную мелодию, томно прикрыв глаза и, будто Саши в палате нет, начала медленно приподымать полы своего и без того коротенького халатика, открывая свои красивые бедра... Изумленная, я посмотрела на Сашу: он спокойно смотрел на Ирку. Я, не сдержавшись, хмыкнула. А Ирка, словно мгновенно очнувшись, тотчас же пришла в себя и, вспыхнув до корней волос, пулей вылетела из палаты.

В тихий час я вздремнула. Очнулась, а в палате темно, лишь свет из коридора, да негромкий разговор Надьки с кем-то (в полутьме я не разобрала, с кем...). До сих пор звучат в ушах ее слова, сказанные, очевидно, про меня:

— Я на ее месте давно бы отравилась. Жить на шее у своих родителей, полностью зависеть от других – это же страшно. Нет, я на ее месте давно бы руки на себя наложила...

Эх, Надя, Надя! Проще простого – наложить на себя руки, уйти от бестолковой суеты, пустой и бессмысленной... но это слабоволие и эгоизм. Какой удар это будет для материнского сердца, ведь каждый ее ребенок – это частичка ее самой, и, каким бы он ни был, он дорог ей... Уйти от жизненных проблем легко, а вот бороться и преодолевать их – для этого нужно адское напряжение. Напряжение, чтобы выжить и жить. Жить с достоинством, а не пасовать перед житейскими трудностями... Я промолчала, будто ничего не слышала. Пройдет время, и, очень надеюсь, она сама поймет, что уйти из жизни без борьбы за нее – малодушие, страх перед судьбой...

Леночку Достойнову выписали, а на ее место положили пятилетнюю, тоже Леночку, с косолапием.




14 декабря.

Сегодня была на площадке. Женя ждал...

Я понимаю, он беспокоился, но мне это совершенно безразлично. Вообще-то, если бы у меня тут была подруга, я бы и не выходила туда. А так... маюсь дурью, заняться нечем, вот и места себе не нахожу.

Женя попросил адрес.

— Я боюсь снова потерять тебя... Не знаю, что я буду делать, если это снова повторится. Где искать тебя... да и ты никогда не говоришь о себе, я про тебя ничегошеньки не знаю...

На что я ответила, что меня неизвестно еще когда выпишут и, может еще сделают операцию... Уступив его просьбе, рассказала немного о себе и своей семье.

— Родилась, училась, лечилась... всю жизнь кочую по больницам и санаториям; живу, естественно, с родителями, папа – инженер, а мама работает секретарем-машинисткой. Брат на десять лет старше меня, у него своя семья, дети. Так как единственная в семье дочь, родители балуют меня...

Он хотел поцеловать меня... я, увидев его лицо рядом, невольно отшатнулась в сторону. Ушла. Глупо получилось... он стал мне противен, и ему, наверное, этого не понять...




16 декабря.

Нашу Надьку выписали. А завтра меня хотят показать какому-то специалисту и будут решать, что со мной делать, оперировать или нет, и встану ли я на ноги...

Сегодня намылась, Рая (нянечка) помогла, одной-то страшновато. Не хотела залезать в ванну, но Рая заставила... здорово помылась, отпарилась, как дома, в бане, что сил не осталось. Обычно я тут моюсь под душем, в ванне, только когда мама приезжает, да и то, торопясь, считанные минуты. А тут целый час, наверное. Костя, улыбаясь, сейчас сказал, что я розовенькая, как младенец...




17 декабря.

Неожиданно приехала мама. Я пришла из ординаторской, где меня смотрели Л.К. Введенский (заведующий отделением), Григорьев (директор ГИТО) и еще один пожилой профессор, – а мама меня уже ждала в палате. Ничего путного они мне не сказали. Битый час крутили меня как куклу, осматривали и перебрасывались такими мудреными фразами друг с другом, что впору было взять энциклопедический словарь, да вдобавок еще учить латынь, чтобы понять их медицинские термины.

На место Погодиной положили новенькую, пятнадцатилетнюю Надю Колосову из Г***. У нее неправильно сросшийся перелом голени. Девчонка хорошая и симпатичная. Нинка ее здорово запугала аппаратом (а Маринка то и дело подливает масла в огонь), что та теперь дрожит как осиновый лист. Это понятно, – когда я впервые увидела этот аппарат, мне стало дурно, а ведь ей самой придется его носить...

Сегодня два месяца, как я тут. Время вроде бы шло медленно, а я и не заметила, как они прошли... очень трудно привыкала. Не скажу, что отношения с девчонками в палате были идеальными. Такой уж я человек – все принимаю близко к сердцу.

Я теперь отношусь ко всему более-менее равнодушно... хоть и царапает за душу, но не раздражает так, как раньше, Маринкин крик и властный, не терпящий возражений Нинкин тон. Живем мы, можно сказать, дружно. Видно, «притерлись» друг к другу. Еще бываю в 237-ой палате, у Иры Семенищевой из К***. Ей сделали операцию. Она уже второй месяц лежит в гипсе, его скоро должны снять. А в 245-ой лежит Наташа Макеева, такая «богатырь-девица» из местных. Ей только восемнадцать, но при ее габаритах можно дать гораздо больше. Мою коляску она окрестила «Мерседес», и теперь все без исключения так и величают меня: «Татьяна на Мерседесе». Тут есть больничная, но она против моей – настоящий танк.

В воскресенье будет дежурить Костя, он и сегодня приходил, когда была мама, занес книги. А девчонки все хотят меня наколоть, говорят, что между нами что-то..., – глупо. Мне никто не нужен, кроме Максима, а у Кости есть Елена, они учатся вместе. У нас просто сложились дружеские отношения. И, если честно, Костя мне как брат... Хотела бы я иметь такого брата, как он, чтобы относился ко мне так же дружески, с пониманием. У меня есть брат, но мы с ним совершенно чужие. Раньше он постоянно доводил меня своими насмешками до слез, передразнивал. Сейчас же я для него и его семьи – пустое место, в их обществе чувствую себя ниже их всех... А Костя простой парень, общаясь с ним, я себя чувствую человеком.

Когда я прочла принесенные им еще в первый раз книги, он спросил у меня:

— Понравилось? Принести еще?

— Интересно было, спасибо тебе большое... — и добавила, что мне неудобно отрывать его от дел...

В следующий раз, не спрашивая, принес сам. Так и носит теперь. Конечно, не одна я читаю эти книги, вся палата... Правда, с некоторых пор я избегаю его, мало с ним разговариваю: обменяю и, поблагодарив, ухожу. Он несколько раз (правда, безрезультатно) пытался выяснить причину этого, но я все же надеюсь, что он поймет меня. Я только хочу, чтобы девчонки перестали что-либо думать и говорить. Хотя какая разница?.. Я-то знаю, что это все неправда и вымысел.




19 декабря.

Сидела у окна, положив голову на руки, и смотрела в окно. Слышала, как кто-то подходит ко мне, но не обернулась. Оказалось, что это Костя.

— Тань, что с тобой, ты плачешь?

Я подняла голову и посмотрела на него.

— Нет...

— Ты меня звала?

— Нет. А кто это тебе сказал?

— Девчонки.

— Нет. Я не звала. Но, если хочешь, посиди со мной.

— Пошли лучше туда, а то мне надо быть на посту...

— Потом, Кость...

Он ушел. Ну, девчонки, это уже слишком!.. ни в какие ворота не лезет. Что тут будешь делать – все бесполезно.

А недавно ко мне мальчишка подошел, передал записку от Жени. Он просит меня выйти на площадку. Я не пошла. Мне кажется, что туда лучше больше не ходить.




20 декабря.

У нас новый палатный врач: Молотов. Наш Сальников на больничном. Сказали, что у него воспаление легких. Когда Введенский знакомил Молотова с нами, тот внимательно слушал и осматривал нас (видно, что ужасно дотошный). Ему тоже нужен материал для диссертации, вот и будет писать о нас. Большинство недовольны – слишком молод. А Нинке скоро снимать аппарат, да и Маринка третий месяц безрезультатно ждет операцию. Наде Колосовой ее будут делать завтра, и ассистировать будет наш новый врач.

Была снова на площадке – Женя уже через медсестру передал, чтобы я вышла. Приведу вкратце наш разговор.

— Таня, ты обиделась на меня?

— Нет.

— Я тебе не нравлюсь?.. Нет, ты мне правду скажи!.. Ради бога, только не молчи...

— Жень, ты хороший, но...

— Что – но?.. у тебя кто-нибудь уже есть?

— Нет. Никого у меня нет.

— Если это так, то почему ты избегаешь меня? Или я тебе противен?

— Понимаешь, в чем дело...

Тут он вновь перебивает меня:

— Понимаю ли я? Танечка, милая, я тебе признался в любви, а ты постоянно холодна со мной. Видно, что для тебя я ничего не значу!

— Жень, я думаю, что у тебя это все скоро пройдет.

— Пройдет?! – четыре года я ждал нашей встречи и безнадежно любил! Не думал, что снова встречу тебя!.. все эти годы я не мог забыть тебя... а ты говоришь, что пройдет!.. Видно, ты не знаешь, какая она, любовь...

У меня на глаза выступили слезы, и вырвалось отчаянное:

— Не надо, Женя!!! — тут он начал просить прощения, говоря, что если я любила, то должна знать, как это... я ушам своим не поверила, когда он мне предложил выйти за него замуж! — Женя, не надо так надо мной смеяться!..

А он стал горячо убеждать меня, что это он говорит на полном серьезе, но я испугалась, подумала, что у него что-то с головой... Я просто была в замешательстве и не знала, как мне быть. Собравшись с мыслями, стараясь говорить спокойно (видит бог, с каким трудом мне это давалось), я попросила его выслушать меня, не перебивая.

— Ты, вероятно, думаешь, что я отвечу согласием? Ошибаешься... когда-нибудь настанет время, и ты будешь проклинать этот день, если я соглашусь... — тут он опять перебил меня, не слушая весомые доводы, которые я ему выкладывала... Он меня очень старался убедить... Боже, как этот разговор вымотал меня, я пришла в палату, измученная собственным бессилием объяснить что-либо ему. По сути дела, я в его памяти (если это действительно так, как он говорит) жила так долго лишь из-за того, что он окутал меня розовым ореолом, он меня просто выдумал. Я для него была берегом в ненастье, где он укрывался от душевной непогоды. Поэтому я не должна его словам придавать значения, не должна...

Мне надо быть сильной, нельзя расслабляться, иначе, привыкнув к тому, что рядом со мной кто-то есть, я не вынесу предательства, которое рано или поздно может произойти... Я боюсь быть брошенной. Лучше уж всю жизнь быть одной и надеяться только на саму себя, чем потом плакать от своей минутной слабости в отчаянии. Мы не знаем, что ждет нас завтра, давая порой невыполнимые обещания сегодня. Может, как сказал Женя, я и жестока сама к себе. Но, по-моему, лучше готовиться к ударам судьбы заранее, чем быть неподготовленной и застигнутой врасплох жизненным ураганом... Разочарование иной раз убивает, очень трудно бывает оправиться, и душевная пустота, как воронка, затягивает, отнимая способность радоваться тому малому, что ненароком выпадает на долю больного человека. Женя иначе видит мир, наши взгляды на многое различны. Он, конечно, по-своему прав, но и я тоже права. Со временем его любовь пройдет, и я стану ненужной, как бы он сейчас ни убеждал себя и меня в обратном...




Продолжение – в
Размещено: 23 мая 2009 г.

Если Вам понравился материал, отметье его:

Или поделитесь с друзьями в соц-сетях:

Комментарии (1)

Duma-rig
9 марта 2010 г., 06:16
Какие хорошие слова