Если бы было море...

Антонина проснулась от звенящей тишины. В первые секунды не могла сообразить – какой же день сегодня. «Ой, выходной», – вспомнила она и машинально глянула на часы – восемь утра. Её обдало жаром. Юлька! Почему она молчит? Антонина метнулась к детской кроватке. Её десятимесячная дочка лежала неподвижно и смотрела мутными глазками.

Антонина положила ладонь на её лоб. Он был огненным.

– Вася, Вася, вставай, Юлька заболела, поезжай скорее за врачом, – растолкала она спящего мужа.

Сама взяла девочку на руки и беспокойно заходила по комнате. Её чёрные волосы с траурным отливом метались по спине, предвещая беду.

– Детка сладкая моя, что с тобой случилось? Проспали, все проспали, не уберегли, – причитала Антонина.

От её тревожного голоса проснулись старшие дети. Первой в родительскую спальню прибежала одиннадцатилетняя Лена – босая, в длинной ситцевой рубашке, с растрёпанной после сна косой. Она испуганными васильковыми глазами смотрела то на мать, то на сестренку и чувствовала себя виноватой. Это они вчера вечером с подружкой Катей долго играли с малышкой – сами садились на пол, а Юлька с радостным визгом топала между ними. Они ловили её, тискали, целовали в пухлые щёчки. Вообще-то Юлька была спокойная, но когда девчонки приходили из школы, она поднимала такой крик, что приходилось брать её из кроватки. Ну а если Юлька спала, они сами приставали к бабушке:

– Ба, а когда Юлька проснется?

– Что она вам нужна-то, дайте девке поспать. Всё бы вам, дурочкам здоровенным, баловаться, – беззлобно ворчала она.

Когда Юлька родилась, Лена не подходила к ней, ревновала и тайком плакала от жгучей обиды на родителей. «Зачем она им нужна, ведь есть же мы с братом», – жаловалась она Катюхе.

Но Юлька росла такой ласковой и улыбчивой, что Ленка быстро забыла все свои обиды и полюбила её всем сердцем.

Вслед за Ленкой пришел старший брат Серёга в трусах и майке. Его крепкие мускулистые ноги были в многочисленных кровоподтёках, потому что он любил играть в футбол. В сторонке стояла свекровь, горестно прижав концы белого платка к беззубому рту. Все напряжённо молчали, не зная, что делать и чем помочь.

Вскоре приехал Василий с врачом. Мира Борисовна – пожилая седая еврейка – была опытным педиатром. Она долго осматривала Юльку – слушала, измеряла температуру, похоже на пневмонию, но почему такие слабые ручки и ножки? Наверное, от высокой температуры – решила она. Назначила лечение и ушла.

В доме наступила гнетущая тишина. Антонина, окаменев, сидела у детской кроватки, надеясь, что лекарства помогут и температура спадёт, но напрасно, дочка слабела на глазах. К вечеру Мира Борисовна пришла снова. Посмотрев, что улучшения нет, коротко, признавшись в своей беспомощности, сказала:

– Везите в область, направление дам.

Ленка видела, как отец, провожая врачиху, сунул в карман её потёр-того пальто деньги. Он сделал это так поспешно и неловко, что Ленкино сердце тоскливо сжалось.

Рано утром Василий на казённой машине отвез Антонину с дочкой в областной центр. Там врачи сразу поставили диагноз – полиомиелит – острое инфекционное заболевание, и сразу же сказали про последствия – паралич верхних и нижних конечностей, так как вирус поражает серое вещество спинного мозга. Врач подробно объяснял про болезнь, говорил, что при хорошем уходе и санаторном лечении возможно частичное выздоровление, но Антонина поняла только одно – паралич.

Это страшное слово стучало, звенело, перекатывалось в её голове.

В больнице её с дочкой не оставили, нельзя – инфекционное отделение.

Каждый день Антонина с Василием ездили в больницу и, прильнув к окну, смотрели на свою детку, одиноко лежащую в большой серой палате, слабо освещённой тусклой лампочкой.

Возвращаясь в притихшую квартиру, Антонина горько и безутешно плакала, а Василий курил одну папироску за другой. Были у него к этому горю ещё и свои тревожные мысли. На работу зачастили с проверками, придирчиво рылись в документах. Василий знал, что это неспроста, догадывался, кто его подсиживал. «Уходить надо», – думал он. Но не успел. Поздним ненастным вечером к дому подъехал «чёрный ворон».

Василий собрал кое-какие вещички, попрощался со всеми и быстро вышел из комнаты в сопровождении строгих милиционеров.

Из больницы Антонина забирала Юльку одна, не в просторную трёхкомнатную квартиру, а в маленькую комнатушку.

Суда ждали долго. И дождались – двадцать пять лет тюремного заключения. Судили сразу нескольких человек, и, когда зачитывали приговор, в зале стоял протяжный вой. Антонина крепко прижимала к себе Юльку, и это спасло её от обморока. Старшие дети стояли в коридоре. Отца увидели, когда его в наручниках конвоиры вели мимо них. Они не сразу узнали в постаревшем униженном человеке своего красивого отца. Он посмотрел на своих осиротевших детей виновато и жалко. Ленка с братом не заплакали – они поняли, что с отцом случилась беда. Непоправимая и страшная. Поняли и от этого сразу и бесповоротно повзрослели.

Вот таким тяжёлым оказался пятидесятый год для их семьи.

Антонина, прожив всю свою замужнюю жизнь беззаботно и счастливо, горячо любя мужа и полагаясь на него во всём, оказалась совершенно беспомощной и растерянной. Оставшись одна с тремя детьми и старой свекровью, она не знала, что делать, куда пойти работать. Хорошо, что помогла Мира Борисовна – устроила на почту, а вечерами пришлось мыть полы в той самой конторе, где ещё совсем недавно её муж был начальником. Приходила уставшая поздно вечером в маленькую, пропитанную чужими запахами комнатушку, где с трудом помещались кровать – на ней спали они с Ленкой, детская кроватка для Юли и старинный сундук, на котором спала свекровь. Больше спальных мест не было. Сын спал на полу, подстелив отцовский овчинный полушубок. Но что было хорошо в этой комнате, так это печка, правильно сложенная и долго державшая тепло. Антонина быстро съедала ужин, приготовленный свекровью, а потом садилась за швейную машинку, перешивала из своих вещей платьица для девчонок, а из Васиных – для сына. Антонина ложилась позже всех и сразу засыпала. Сон был коротким,но сладким – ей снился муж. Его жадные губы горячо и бесстыдно целовали её, она чувствовала его тяжелое тело и хотела его каждой клеточкой.

Антонина просыпалась от своего еле слышного стона, с блаженной улыбкой на губах. Но через секунды всё исчезало. Она возвращалась в реальную жизнь – скидывала с себя долговязые Ленкины руки и ноги, укрывала её одеялом и не могла заснуть до утра. Она лежала, истекая слезами, и повторяя одно и то же – за что, за что ей такое наказание? Где взять силы, чтобы всё это пережить и поднять детей? Антонина вставала с тяжёлой больной головой и садилась писать письма мужу на далёкую заснеженную станцию со странным названием – Яя. Потом подходила к Юлькиной кроватке и долго смотрела на дочку. Она не была похожа на старших детей, те были русые и голубоглазые – в отца, а Юлька чёрная – в мать. Из всей родни только у них пробился этот ген. Наверное, Золотая Орда, прокатившись в тринадцатом веке по русской породе, оставила свой след.

Антонина смотрела и не верила, что её девочка так тяжело и неизлечимо больна. Ей казалось – вот проснётся её ненаглядная, любимая дочка, и всё пройдёт. Юлька действительно просыпалась и смотрела на мать смышлёными глазками, как будто всё понимала. Антонина брала её на руки, тихонько укачивала снова и понемногу успокаивалась сама. Она ни разу не пожалела, что родила её.

Мира Борисовна часто навещала их, сама приходила, без вызова. Она делала Юльке массаж и повторяла одно и то же:

– Тонь, хорошо бы её на курорт отправить, на море.

Хорошо бы, но где деньги взять? Антонина старалась подрабатывать, где только можно. Уставала сильно, и постепенно ей перестал сниться тот откровенный бесстыжий сон, она всё реже стала отвечать на письма мужа, а от её когда-то статной и весёлой фигуры повеяло нуждой и вдовством.

Шло время. Юлька начала понемножку ходить – переваливаясь, как уточка, косолапя, падая, с трудом поднимаясь. В садик её не взяли, сказали – за таким ребёнком следить некому, и отвечать за неё никто не будет. Так и растила её бабушка до самой школы. Антонина начала заранее готовиться к первому сентября – из трофейного, добротного материала, привезённого мужем еще с войны, сшила школьную форму, купила удобные белые ботиночки. Антонина отпросилась с работы. Ей хотелось самой одеть и проводить Юльку в школу.

– Красавица ты моя, куколка, – приговаривала она, расчёсывая её чёрные кудряшки и завязывая белые бантики.

Сама решила тоже принарядиться – достала из сундука платье из тяжёлого тёмно-вишнёвого бархата, надела фильдеперсовые чулки, лакированные туфли. Потом собрала волосы в высокий пучок, подушилась духами «Красная Москва». Подошла к зеркалу – на неё глянула молодая красивая женщина из той далёкой, почти забытой, счастливой жизни.

Сердце её с робкой надеждой всколыхнулось:

– Может быть, всё у нас наладится. Говорят, амнистия скоро, придёт Вася, повезём Юлечку к морю, на тёплый песочек, поправится там, – легко подумала она.

В таком приподнятом настроении, с букетом бардовых георгин, в аромате «Красной Москвы» – Антонина и Юльку надушила – они отправились в школу. Но недолго пришлось радоваться Антонине. В школьном дворе собралось много народу. Все, как по команде, повернули головы и уставились на них: взрослые – с откровенным любопытством, дети – со смехом, показывая пальцами и передразнивая Юлькину походку. Антонина замерла. Впервые за годы болезни дочери она увидела её со стороны, глазами чужих людей. Увидела бездонную, леденящую душу пропасть, навсегда отделившую её дочь от здоровых людей. Антонина стояла с меловым лицом, закусив губы, стараясь не расплакаться. Она хотела только одного – схватить в охапку свою девочку, убежать с ней далеко-далеко, спрятать от любопытных глаз. Один человек из всей толпы понял её состояние – Юлькина учительница Анна Афанасьевна. Она подошла к ней, положила руку на плечо и просто сказала:

– Тоня, не переживайте так, всё будет хорошо, я ей помогу.

Вернулась Антонина из школы с навсегда почерневшим сердцем, сняла наряды и бросила их на дно сундука.

А Юлька ничего не замечала, она быстро освоилась в школе, да и ребята к ней привыкли. Анна Афанасьевна посадила её за одну парту с добродушной толстушкой Верочкой. Они подружились сразу. Вера была крепкая, надёжная. Она провожала Юльку до дома, несла портфель и зорко следила, чтобы её никто не обижал. Если что, могла портфелем и по спине стукнуть. Бабушка кормила их обедом. Аппетит у Верочки был хороший. После обеда они быстро делали уроки, а потом шли гулять во двор. Там стояла неведомо откуда взявшаяся кабина от военной «эмки».

Они усаживались на старые рваные сиденья и начинали мечтать о взрослой жизни:

– Вот вырастем и поедем с тобой к морю, ты там сразу поправишься, – уверенно говорила Верочка.

И Юлька ей верила. Верила, как никому другому.

К разговорам о море прибавились еще какие-то странные разговоры про вольное поселение. Юлька не понимала, что это такое, но ей очень нравились эти слова – вольное поселение. Мать с бабушкой говорили, что там теперь живет её отец. Юлька была уверена, что там было море.

Ей хотелось к отцу. И еще мама с бабушкой говорили, что отец скоро придёт. Юлька, лёжа в постели рядом с матерью – Ленка с братом поступили в институт и жили теперь в большом городе в общежитии, – часто думала о том, как же отец дойдёт до них пешком и как долго ему придётся идти. Но он пришёл. Юлька была дома одна, когда на пороге появил -ся незнакомый высокий мужчина в длинном плаще с чёрным фибровым чемоданом. Несколько секунд они напряжённо смотрели друг на друга.

Отец первый сделал шаг навстречу своей незнакомой дочери, обнял её и прижал к себе. Она почувствовала, как вздрагивают его плечи. Юлька поняла, что он плачет. Ей стало жутко жалко отца, и она заплакала вместе с ним.

Да, Василий плакал – он не ожидал увидеть свою десятилетнюю дочь такой больной.

Стараясь как-то скрыть слёзы, стал торопливо открывать чемодан, доставая из него гостинцы. Юльке понравился отец и гостинцы понравились.

Вскоре пришла Антонина. Юлька думала, что мать обрадуется, кинет-ся к отцу на шею, поцелует. Но она поздоровалась с ним как с чужим человеком. Юлька испугалась: а вдруг отец обидится и опять уйдет на своё вольное поселение?

Она не хотела этого, она сразу полюбила его. Но отец никуда не ушёл.

Он устроился на работу и хотел поскорее построить хоть какой-нибудь домик. Жить им всем стало легче, Антонина перестала мыть полы по вечерам, но ночью, лёжа рядом с мужем в постели, когда-то таким любимым и желанным, Антонина поражалась своему безразличию и холоду. Он это чувствовал, но не мог и не хотел преодолеть это отчуждение, потому что сам постоянно думал о другой женщине – о медсестре Леле, с которой жил на вольном поселении. Он обещал ей, что вернётся. Она писала ему письма. Антонина как-то нашла одно, оно выпало из кармана пиджака. Она не удержалась и прочитала. Прочитала и поразилась тому, как та далекая женщина любила её мужа, как она его ждала, как звала к себе. Вечером того же дня Юлька подслушала разговор между родителями:

– Вася, что же ты так мучиться будешь, поезжай к ней, мы с тобой прошлого не вернём, а будущего у нас нет, – тихо и обречённо говорила мать.

– Ну, что ты, Тося, ты отвыкла от меня, устала, всё у нас наладит-ся, – утешал её отец, но знал, что она права.

Уехать он не мог. Как оставить Юльку, старую мать, жену? Острая жалость ко всем ним затмила всё остальное. Больше Антонина никаких писем не находила, но Василий стал попивать.

Через год, как пришёл отец, они смогли переселиться в свой домик, слепленный из плохоньких бревен, но попросторней, чем их убогая комнатушка. Мать с отцом стали спать порознь. Антонина иногда приходила к мужу, молча ложилась рядом, а он привычно и обыденно выполнял свой супружеский долг.

Прожив в новом доме всего месяц, умерла бабушка. Умерла тихо – просто не проснулась утром. Это была первая Юлькина потеря. Она стояла перед гробом, оклеенным дешёвыми обоя-ми, смотрела на худенькое заострившееся личико бабушки, на сложенные крестом на груди руки и не могла постичь своим детским умом, как могло случиться, что её тёплая и живая бабушка превратилась в окоченевший фарфоровый кокон. Юльку не хотели брать на кладбище, но она уговорила мать. Ей хотелось проводить бабушку до конца и, может быть, там увидеть тайную черту, отделяющую живых от мёртвых. Но она ничего не увидела и ничего не поняла, а только разревелась со всеми вместе под гулкие удары тяжёлой земли по крышке гроба, навсегда заколоченной длинными гвоздями.

Вскоре после этого от скоротечного рака умерла Верочкина мать. Эти потери ещё больше сблизили девчонок.

Каждое лето Верочка упорно учила Юльку плавать, но безуспешно.

– Не переживай, в речке вода не такая, вот в море поплывёшь обязательно, – утешала она её.

Они взрослели. Юлька училась легко, была весёлой, общительной и болезни своей не замечала. Но неожиданно прозвенел первый звоночек – на Восьмое марта мальчишки подарили всем девчонкам кулоны, а Юльке – маленькие шахматы. Она любила шахматы. Но сейчас, глядя на них сквозь пелену слёз, она ненавидела все гамбиты, цейтноты, паты и маты вместе взятые. Юлька хотела кулон. Дешёвый и пошлый, он казался ей драгоценным. Она завидовала своим одноклассницам чёрной завистью.

Верочка не могла смотреть на несчастную Юльку и, когда они шли из школы, закинула свой кулон в рыхлый мартовский сугроб.

– Подарили барахло какое-то. Не обращай внимания на этих придурков, всё равно ты самая красивая в нашем классе. Вот поедем на море, найдём себе нормальных ребят, – утешала она подругу. Но несколько раз всё-таки тоскливо оглянулась на сугроб.

С тех пор Юлька не любила этот женский праздник. К шестнадца-ти годам Верочка, окончательно повзрослев и сформировавшись, смело окунулась в большой секс. Она очень легко и просто перешла по тонкому мостику из беззаботного девичества в опасную женскую жизнь. Верочка не была красавицей, но в ней было что-то такое, что стоило дороже красоты. Может быть, фигура – статная, с большой тёплой грудью, тонкой талией и крутыми бёдрами. Когда она шла, игриво покачивая ими, все мужчины оглядывались на нее. Но шалавой она не была. Какое-то неведомо откуда так рано пробившееся женское чутьё подсказывало ей выбор – солидные и не бедные мужчины. На свидания она ходила в субботу и в воскресенье, а в понедельник делилась с Юлькой впечатлениями:

– Юлька, любить – это как в тёплом море купаться, понимаешь? – объясняла она подруге, не пропуская подробностей. Глаза её в этот момент влажно блестели, а дыхание учащалось. Это была её стихия. Юлька слушала, удивленно вскидывая котиковые брови, кивала с умным видом, но ничего не понимала.

К концу десятого класса Юлька тоже повзрослела и стала настоящей красавицей. У неё были черные волнистые волосы, зелёные глаза, на дне которых тихо плескалась затаённая печаль. За ней сильно ухаживал одноклассник Костик – высокий, худой, бедно одетый и к тому же беспросветный троечник. Кроме истории и астрономии – тут ему равных не было. Он рассказывал про звёзды, планеты и города так интересно, что Юлька не замечала его стоптанных ботинок и пиджачка с короткими рукавами. Вечерами, когда Верочка уходила на свидание, они с Костиком сидели во дворе на лавочке под цветущей сиренью. Незаметно за разговорами Костик стал неумело целовать

Юльку. Ей это не понравилось, но она его не оттолкнула и даже согласилась пойти к нему, когда никого не было дома. Там и случилось ЭТО. И ЭТО было ужасно. Юлька, наслушавшись Верочкиных рассказов, ожидавшая райского блаженства, лежала, заледенев душой и телом, крепко зажмурив глаза, думая только об одном – когда же кончится этот кошмар. Боль, обида, неловкость – всё смешалось в один горький комок. Но она выдержала эту пытку, ругая себя за благотворительный акт и злясь на Верочку. «Наврала, придумала всё», – с досадой думала она. И тут же резко полоснуло: «Может быть, и здесь у меня всё не так, как у нормальных людей?»

На другой день не надо было идти в школу – подготовка к экзамену. Юлька лежала с книжкой на кровати. Пришёл Костик, принес ветку сирени, тихо и виновато сел на краешек постели:

– Ну, ты как? – спросил он, стараясь заглянуть ей в глаза.

– Всё хорошо, Костик, всё было хорошо, – поспешно ответила она. – А теперь уходи, мне надо к экзамену готовиться.

К вечеру прибежала Верочка, завалилась рядом на кровать и начала рассказывать про своё вчерашнее свидание.

– А у меня тоже свидание было с Костиком, – выпалила Юлька.

– Да ты что, Юль, правда? Ой, я так рада за тебя, ну рассказывай. И Юля начала рассказывать, вспоминая всё – Эмиля Золя, Верочкины откровения, свои фантазии. Получилось впечатлительно. У Верочки даже участился пульс и сладко заныло внизу живота.

– Ну, вы и молодцы, а на Костика не подумаешь, надо же какой опыт-ный, – с откровенной завистью и уважительностью сказала Вера.

Вот так Юлька защитила себя и Костика, оказавшихся без вины виноватыми.

Экзамены все сдали хорошо, даже он. Надо было определяться дальше. Девчонки решили поступать в медицинский институт. Костик спрашивал у Юльки, когда они по вечерам сидели на лавочке:

– Юль, меня брат в Москву зовет, поможет на работу устроиться, учиться заочно буду. Ты как думаешь, поехать мне? – заглядывал ей в глаза, надеялся, что скажет:

– Не уезжай, Костик.

Но она говорила совсем наоборот:

– Поезжай, Костик, не сомневайся, матери поможешь, а я тебе буду

письма писать.

Простилась она с ним без сожаления и обиды. Даже легче стало без свидетеля и соучастника её первого опыта. Но после этого случая в Юлькиных глазах появилась какая-то затаённая печаль.

Перед началом учёбы в институте Василий сказал:

– Тось, давай девчонок отправим на море, пусть Юлечка окрепнет.

Она согласилась и стала собирать их в дорогу. Антонина всегда любила Верочку, ну а после того, как у неё умерла мать и ей пришлось жить с пьяницей тёткой, ещё больше жалела её. Антонина знала, что Верочка надёжная и преданная, и поэтому со спокойной душой проводила их отдыхать. Выбрали маленький городок с песчаным пляжем.

Квартиру нашли быстро и близко от моря. Не разбирая вещей из нового дерматинового чемодана, они направились к долгожданному морю.

Восхищение, изумление, восторг – всё смешалось в их душах при виде этого чуда.

– Ура! Раздеваемся! – закричала Верочка.

Юлька, осторожно ступая, вцепившись мёртвой хваткой в Верочку, стала медленно входить в теплое и ласковое море, сначала по щиколотку, потом по пояс, потом, осмелев, окунулась с головой.

– Плыви, не бойся, я тебя держу, – кричала над ухом Верочка.

Юлька, захлёбываясь, начала беспорядочно молотить руками и ногами и не заметила, как Вера отпустила её. И она поплыла. Неведомо каким способом, но поплыла. Тело стало лёгким и послушным. Напряжение, постоянное физическое и моральное напряжение, исчезло, но она очень быстро устала, и Верочка подхватила её на руки.

В первый же день Верочка нашла себе кавалера. Звали его Гришей, на вид ему было лет двадцать пять. Он прилетел с Севера, был щедрым и добрым. Верочку он просто обожал. На пляж ходили днём и поздно вечером. Вечером можно было купаться голыми. Голыми купаться было ещё приятнее – море обтекало со всех сторон и, казалось, проникало во все клеточки и складочки тела, разглаживая их и успокаивая. Гриша не плавал – он сидел на песке и пил свой любимый портвейн «Кавказ».

Время пролетало быстро. Юлька действительно окрепла и хорошо загорела. Как-то вечером Гриша пригласил их в открытый ресторан на берегу моря. Они выбрали столик близко к эстраде. Юлька села так, чтобы было видно море. Понемногу стала собираться разношёрстная публика. Рядом с ними за столиком уселась шумная компания – трое парней и одна девушка, видно было, что они местные.

Один из ребят, сидящий напротив Юльки, зорким взглядом охотни-ка стал рассматривать отдыхающих. Неожиданно глаза их встретились. Всё в ней – дыхание, мысли, сердце – на какие-то доли секунды замер-ли. Парень окинул её с головы до ног цепким оценивающим взглядом. – Такая красотка, а туфли дешёвые, – промелькнуло у него в голове, но он тут же забыл об этом. Заиграла музыка.

– Юль, ты не будешь скучать, мы с Гришей потанцуем? – спросила

Вера.

– Нет, не буду, танцуйте, сколько хотите, – торопливо ответила она.

Не успели они отойти, как к Юльке уверенной походкой подошел тот охотник:

– Потанцуем? – он ласково улыбнулся и протянул руку.

– Я не танцую, спасибо – побледнев, ответила она. Парень был по-ражён отказом, он видел, что нравится ей. – Цену набивает, – подумал он, и дерзкий кураж загорелся в его глазах. Он пригласил девчонку, с которой пришёл. Они танцевали перед Юлькой. Она видела, как парень крепко прижимал девчонку к себе, как его умелые нахальные руки скользили по её спине и бедрам. Девчонка была стройная и загорелая, с крашеными белыми волосами и горячими карими глазами. Ей нравился этот красивый сильный парень, она просто таяла в его руках. Но смотрел он на Юльку. Смотрел и не мог понять, почему игра, такая привычная, с простыми правилами, вечная игра между мужчиной и женщиной, сейчас не шла. Это задевало его мужское самолюбие.

Музыка кончилась, он проводил девушку на место и подсел к Юльке.

– Меня Аркадий зовут, хочешь мороженое? – снова улыбаясь, спросил он.

– Хочу, – Юлька улыбнулась ему в ответ.

Через мгновение перед ними стояли мороженое, вино, какая-то закуска.

Аркадий был местный, и его знали все официантки. Он налил вино. Громко заиграла музыка. Аркадий, чтобы Юлька его лучше слышала, наклонялся к ней так близко, что его губы касались её черных завитков над ухом, и от его горячего дыхания у Юльки разбегались сладкие мурашки – от затылка до поясницы. Его пальцы нервно касались Юлькиных ладоней, прожигая их. Казалось, через эти сладкие раны его беспокойная кровь проникала в неё. Застигнутая врасплох, Юлька в первые минуты испугалась и напряглась. Но постепенно её охватило какое-то весёлое предчувствие счастья. Её женская плоть, разливаясь горячей волной по всему телу, затопила стыд, страх и разум. Она смотрела на него смело и откровенно, как опытная женщина, дразня зелёным блеском глаз. Аркадий забыл про игру, забыл обо всём на свете. Он не замечал, как злилась и нервничала его девчонка. В другое время она просто схватила бы его за руку и увела, но сейчас что-то останавливало её – таким она его никогда не видела. Жгучая ревность сжимала ей горло. Он не видел, как друзья с любопытством наблюдали за ними. Гриша с Верочкой вообще присели за другой столик, чтобы не мешать. Юлька тоже видела только его и море. Море было пропитано лунным светом, и над ним пронзительно тонко мерцали ранние звезды.

– Я закажу для тебя живую музыку, хочешь? – спросил он, загляды-вая ей в глаза.

– Да, – отозвалась она из какого-то сладкого тумана.

Аркадий подошёл к женщине неопределённого возраста со следами былой красоты на усталом прокуренном лице и что-то сказал ей. Она взяла в сухие, как пергамент, руки красивый немецкий аккордеон, и зазвучала мелодия, медленная и нежная. Аркадий вернулся к Юльке весёлый и взволнованный и подал ей руку. Она встала и сделала пер вый шаг. Сделала и очнулась. Она увидела его испуганное растерянное лицо, увидела, как к ней рванулась Верочка, как замерли девчонка и ребята за соседним столиком. Аркадий обнял её и почувствовал, как напряглось её тело. Рубашка на его спине взмокла. Они топтались на одном месте. Аркадий смотрел вниз и видел её ноги в детских сандаликах с розовыми накрашенными ноготками. «Так вот почему», – подумал он. Ноги у Юльки дрожали, она боялась упасть. Она кинула умоляющий взгляд на аккордеонистку, и та всё поняла – не доиграв до конца мелодию, свернула аккордеон. Аркадий проводил Юльку на место, но с ней не остался. Он сел за свой столик. Юлька услышала, как его друзья сказали: «Ну, Аркашка, ты и попал», – и беззлобно засмеялись.

Он задохнулся от их смеха и резко встал. Так резко, что стул с грохотом опрокинулся, и быстро направился к выходу. Девчонка догнала его и схватила за руку. Он оттолкнул её и почти выбежал из ресторана.

Юлька сидела, стараясь не расплескать слёзы. Подошли Верочка с Гришей.

– Я хочу уйти, проводите меня домой, – выдавила она.

Юлька шла, и ей казалось, что все смотрят на неё, но никто не смотрел. Все были уже пьяные. Перед выходом она оглянулась. Одна аккордеонистка смотрела ей вслед, но сквозь папиросный дым невозможно было увидеть, что выражало её утомленное жизнью лицо.

Верочка понимала, что Юлька на грани срыва, и поэтому, когда приш-ли домой, сказала:

– Юль, я быстро, только провожу немного Гришу и вернусь, – пообещала она.

Но не могла Верочкина плоть так быстро оторваться от Гришки, и когда она через час вернулась домой, Юльки в комнате не было. Верочку окатило ледяным холодом. Не помня себя, она выбежала на темную пустынную улицу. Куда идти, где искать?

Ругая себя последними словами, она побежала к морю. Пляж был рядом. Она скинула туфли на высоких каблуках и босиком пошла по вязкому остывшему песку. Верочка не сразу заметила бесприютную Юлькину фигурку у самой воды. Юлька сидела и плакала, тяжело и безутешно.

Слезы захлёстывали её лицо. Впервые она вплотную приблизилась к краю пропасти, отделившую её от здоровых людей. Приблизилась и не увидела даже тонкого мостика, по которому можно было бы переправиться к ним, к нему. Ей так хотелось этого сегодня. Она задыхалась от безысходности и отчаяния и от осознания того, что это жестокое незаслуженное наказание останется с ней навсегда.

Верочка, тяжело дыша, подошла, села рядом на тихий песок и тоже

заплакала. Так они сидели и плакали, а море гладило их ноги – крепкие Верочкины и слабые Юлькины, потихоньку унося в свои неведомые глубины боль. От Верочки пахло чем-то тёплым, женским, и Юлька подумала: «Правду говорила Верочка, любовь – это как море».

А над морем вставало солнце.

– Юль, пора укладывать чемодан, скоро наш поезд, – сказала Вера.

Аркадий проснулся около полудня с непонятным чувством вины и потери. Голова гудела и раскалывалась от боли. Надо же так напиться!

И вдруг он всё вспомнил. Вспомнил и сразу протрезвел. Сердце тоскли -во заметалось в груди.

– Боже мой, какой же идиот, трус, зачем ушёл? Это всё из-за ребят, – оправдывал он себя, торопливо одеваясь. Но он обязательно найдёт её. Найдёт, заглянет в её печальные зелёные глаза и попросит прощения. Он не знал за что, но попросит.

Аркадий ходил по городку весь день. Сначала на пляж, потом на рынок, заглядывал в магазины, а вечером пришел в тот самый ресторан:

– Не приходили? – спросил он у аккордеонистки, угощая ее портвейном.

– Нет, Аркадий, не приходили, – коротко ответила она.

Он вернулся домой и лёг спать. Ему приснился странный сон: на пустынном пляже сидела аккордеонистка и играла на своём красивом не -мецком аккордеоне, а он танцевал, кружась, с девушкой на руках. На ней было белое длинное платье, а на ногах детские сандалики. Они всё время соскакивали с её ног. Он сажал её на тёплый звенящий песок, целовал пальчики с розовыми накрашенными ноготками, обувал и снова кружил и кружил, а она счастливо смеялась, запрокинув голову.

Он искал её до тех пор, пока пронзительно и ясно не понял, что не найдёт никогда.